За темнотой моих век - Евгений Сергеевич Никитин

угнать нам не принадлежащий грузовой самолёт. События развивались по написанному ранее сценарию, с точностью выверенных действий на временной шкале, без каких-либо нюансов. Так наши самые проворные ребята вывели из строя шестерых патрульных, по двое поделенных на три крылатые птицы. Естественно, это были насильственные методы, и разбитые головы старожил стали тому доказательством. Заведомо забрав их средства связи, чтобы по пришествии в сознание они не смогли поднять тревогу сразу, мы уложили их тела под крышей аэропорта, также дальновидно заблокировав им все двери. После чего, спешно передвигая ногами и воплощая спринтерский забег в жизнь, всем составом диверсионной группы мы вернулись в уже прогреваемый самолёт и волнительно выставились в иллюминаторы, открывавшие нам вид на въезд. Откуда с мольбами ко всем богам, которые только были известны человеческой фантазии, мы покорно просили и всецело надеялись на не появление на взлетно-посадочной полосе неприятеля… Вся команда, весь экипаж, безотвратно расположились телами по левому борту, молча взирая через толстые стекла окошек самолёта в темноту, откуда могла прийти смерть… Но и на сей раз старуха с косой оказалась хитро сплетенной судьбой. Обманывая человеческую породу в уже бесчисленный раз, ей удалось проделать это снова, ведь там, откуда мы ожидали ее пришествия, она уже наготове стояла, аппетитно потирая костлявые руки, и гнала нас в свои никем и ничем непредвиденные объятия..

— Да успокойтесь вы все.. — Исключением в своем единственном числе, Лена невозмутимо сидела среди множества пустующих мест правого борта. — Они все спят, и дураку понятно..

— Ты не знаешь всех тонкостей жизни этих людей, — Макс, не отрывая взгляда от иллюминатора, ответил тетушке смятением в голосе, вызванным всеобщей нервотрепкой, которой все мы были пронизаны насквозь. — Они солдаты, не имеющие никакого права на сон и усталость.

— Солдаты, Макс, но не роботы.. — Ответила Лена и была готова добавить ещё что-то в отместку, но самолет резким стартом пришел в движение и начал поворот, на что, естественно, все мы отреагировали праздными воплями людей, только что победивших в престижном спортивном турнире..

Мы обнимались друг с другом, скача от радости в объятиях и восторженно приветствуя всеобъемлющий успех. Нам лишь не хватало брызг сладкого шампанского на головах и золотого кубка в центре шабаша, чтобы подлинно оказаться в раздевалке победителей. Хотя и без этих шаблонных чемпионских элементов мы полностью прочувствовали все торжество триумфа, такого для нас необходимого, архиважного, а между тем совершенно негласного для подслеповатого мира, что стал незряч от переизбытка каждодневно сменяющейся информации, наспех брошенных на свалку хлама критических мнений, а после, устав, и вовсе возведшего мимолетные развлечения выше вечных размышлений рассудка. Но наши голоса, несмотря на трезвый ракурс невоздвижения нас миром в герои, все равно по-ребячески исторгали гомон и крики, перебивающие обращение одного из пилотов, имеющего смешной китайский акцент, который мы так и не услышали за гласом своего ликования, за улыбками, исполненными искренностью, за смехом отрадным и до боли простецким, не тронутым гадкой фальшью наигранности… Еще чуть-чуть, еще немного, и мы наконец поднялись в воздух, остывая от выплеснутых эмоций перед расстелившейся у нас под ногами Викторией, невидимой богини, так редко пребывающей к нам в покорном расположении духа..

— Что же было дальше, Ник? — Врач уперся в меня взглядом, буквально поедая мою уязвимость, время которой настало в этот предрассветный час. — Что-то, я полагаю, ужасное?

— Я не хочу это вспоминать, — слезы одна за одной покатились по моему лицу, настоящие, соленые капли умыли мою мину, и я завыл, как одинокий волчонок, исторгая слова. — Но дело в том, что это событие всегда находится на поверхности и никак не тонет, оно не уходит под водную толщу мыслей, понимаете, в недра памяти… Оно постоянно со мной… Как бы я ни пытался потопить его глубоко..

— Я с вами, мой друг, не бойтесь боли, вы сильнее ее, — твердый голос его поддержки действительно придал мне сил, наверное, больше от того, что я не ожидал этого, так как ранее находил врача мягкотелым человеком и думал, что он, не изменяя себе, разревется вместе со мной, и я наконец выверну свой кишечник у него перед носом из-за пресного сочувствия и понимания, которыми так пресытил современный людской род. — Ник, вы должны закончить историю и наконец найти выход… Вы понимаете?

— Вроде бы, — ответил я шепотом, слетающим с дрожащих губ, протирая одной из ладоней лицо, а другой, по неведомому мне тяготению, сунув руку в карман пиджака, сжал машинку, что прежде искусно присвоил. — Я… Тогда же мы не спали целые сутки, грубо говоря… И… Естественно, перелёт в Москву для нас оказался приглашением в царство Морфея… И даже по прибытию в закрытый аэропорт почти никто из нас не проснулся..

Наверное, обессиленность от изнурительной работы на протяжении двух месяцев скопилась в нас тяжеловесным прицепом, который и должен был когда-то дать нам знать о своем существовании. Но, конечно, и эмоциональная перезагрузка, полученная нами как нокаутирующий удар от истинной картины мира, кратко описанной Майером, дала свой результат. От всего, что мы теперь знали, голова шла кругом, и хотелось просто-напросто забыться, окунув голову в золотистый песок. Да, пусть мы были осведомлены и поверхностно, но все же, в отличие от большинства, иметь представление о всепоглощающем контроле — это несладкая прерогатива, а горькая ноша… Осознать жуткую правду всегда тяжело, и многим слабым людям проще отрицать свои предположения, знания, ретроспективы, лишь бы, предаваясь чему-то упрощенному и, как им кажется, доброму, закрывать на истину свои трусливые глазки. Но мы были не из числа многих, и именно поэтому наша совесть сподвигла нас исправить, хоть и отчасти, собственную ошибку. Мы украли один из самолётов, набитый под завязку оружием, чтобы поставить свои маленькие жизни в противовес тем, кому не важны были ни жизни, ни смерти..

С такими мыслями, весь зажатый и перекошенный из-за затекших мышц, я возвратился из сна, тяжело потягиваясь руками ввысь после увиденных грез на ужасно неудобном кресле. Вернувшись в реальность, первым делом я пришел к пониманию, что мы уже не в состоянии полета, а мертвой точкой стоим на земле и, подтверждая вывод своих ощущений, заглянул в иллюминатор, прозрачность которого передала мне картинку замершего аэропорта, опустевшего полностью из-за введенного карантина. Его спящее в темноте здание зловещим силуэтом взирало на меня в ответ, а его едва освещенная, короткая и единственная полоса приглашала ступить на ее поверхность, мокрую от мороси октябрьских дней..

Средний месяц осени прощался с нами этим последним утром, невероятно красивой зорькой, восстающей с той стороны, откуда вели