Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

Слишком уж невыразительной личностью — в ракурсе следственных органов — был покойный. Ученый, доктор наук?.. Да мало ли в застойные годы было наштамповано докторов. Скорее карьерист — по отзывам всех его бывших сослуживцев — нежели человек одаренный, Елизаров защитил докторскую диссертацию в возрасте тридцати шести лет, тогда же стал директором филиала столичного НИИ. Конечно же, филиал находился в провинции. Но карьера ученого — вчерашний день сорокасемилетнего Елизарова, который с конца восьмидесятых годов всецело отдался политике, где тоже, впрочем, на первых ролях никогда не был.

Разумеется, у него было много врагов, которым Елизаров испортил в свое время карьеру, согнал их с насиженного теплого местечка, приведя с собой свою, столичную команду, расставив своих людей на должности начальников отделов и заведующих лабораториями. Но, во-первых, среди разного калибра научных сотрудников Страны Советов крайне редко случалось то, что в начале девяностых масс- медиа назвали “кровавыми разборками”. Хотя им, сотрудникам, было что делать — кроме СССР еще только Испания установила у себя такой порядок, при котором обладатели научной степени автоматически становились и обладателями своеобразной пожизненной ренты, получая достаточно солидную надбавку к окладу за то, что однажды каждый из них сумел убедить небольшую группу людей в своей высокой профессиональной компетенции. А во-вторых, все осталось в прошлом — филиал НИИ в провинции, равно как и головной институт в столице разделил участь всей российской науки, то есть, благополучно захирел с началом эры демократов. Причем филиал в этом отношении оказался даже впереди России всей. Оставалось просто удивляться, как он до сих пор не закрылся вообще. Почти все сотрудники оттуда разбежались, кто за границу — таких, естественно оказалось меньшинство — кто в коммерцию.

А Елизаров бежал в политику. Депутат Верховного Совета РСФСР, коммунист, он не стал дожидаться в октябре девяносто третьего, пока его вышибут из здания парламента танкисты или вышвырнут омоновцы. Елизаров покинул Белый дом в числе первых и более не пытался туда вернуться до конца осады. Он вернулся в другое здание, в парламент с другим уже названием, но к тем же занятиям — голосованию, дискуссиям, категорическим заявлениям с трибуны, кропотливому плетению интриг, кулуарным и коридорным мини-заговорам.

Да, Елизаров был политиком до мозга костей. Он и в науке-то достиг сколько-нибудь заметного положения исключительно благодаря склонности к политике, умению подчинять, сталкивать лбами, нравиться, лицемерить, обещать и с легкостью забывать об обещаниях.

Вот такая картинка открылась перед следователями через несколько дней после гибели Николая Августовича Елизарова. Разумеется, не следовало окончательно и бесповоротно отбрасывать версию убийства по политическим мотивам, но политиков в России в последние тысячу лет убивали, как правило, выдающихся, а Елизаров к таким, наверное, не относился.

2

Необходимая ретроспектива.

1989 год. Южнороссийск.

Сентябрь в этих краях очарователен. Все в точности соответствует поэтическим строкам — и день стоит как бы хрустальный, и вечера в самом деле лучезарны.

Здание аэропорта было залито еще по-летнему ярким солнечным светом, но воздух уже радовал прохладой. Прошедшее лето изрядно заставило пострадать и потерпеть — и природу, и людей. Грозы чаще обходили Южнороссийск стороной, ко предгрозовая обстановка, тем не менее, присутствовала постоянно с ее повышенной влажностью, липкой духотой и тем неизъяснимым томлением, которое охватывает все живое за несколько часов до того, как засверкают молнии, а из низких темных, несущихся со скоростью курьерского поезда туч польются водопады. Да, все эти явления были, не было только завершающего аккорда — грозы с хорошим ливнем. Если после парилки не вставать под прохладный душ, а сразу натягивать на себя одежду, то можно получить представление о том, что испытывали жители Южнороссийска прошедшим летом.

Однако в сентябре несколько дождей прошло, подул ветер с севера, и вновь ожили надежды и появились иллюзии…

У Хазарова, сорокалетнего кандидата медицинских наук, иллюзии тоже имелись. Ему показалось, что жизнь, во-первых, в сорок лет не кончается, а во-вторых, даже открывается новыми, интересными гранями — женщины вроде бы стали посматривать на Хазарова с каким-то особым, непонятным интересом.

Но сейчас заключение Хазарова насчет женщин иллюзией не являлось. Молодая женщина наблюдала за ним. Интерес этой женщины был профессиональным, хотя она и не относилась к клану жриц любви. Женщина носила звание старшего лейтенанта КГБ и служила в областном управлении вышеназванной организация.

Как мужчина Хазаров ее не привлекал — узкоплеч, сутул, лысоват, очкарик. Хотя ростом вышел и внешности довольно приятной. Будь у Хазарова условия существования отличные от его теперешних — да и всегдашних вообще — он наверняка и в течах пошире был бы, и спину имел бы прямую, и взгляд его отличали бы уверенность и даже дерзость, что особенно волнует женщин. А так кандидат наук выглядел не очень в себе уверенным, не очень ловким и каким-то потухшим, хотя какая-то робкая надежда во взгляде проскальзывала.

Впрочем, он заметно оживился, когда под железобетонными сводами зала ожидания прозвучал усиленный не совсем исправной аппаратурой голос аэропортовской женщины-информатора:

— Совершил посадку самолет рейса номер двенадцать восемнадцать сообщением Москва — Южнороссийск.

Оживление поднадзорного передалось и его соглядатаям — молодая женщина в звании старшего лейтенанта наблюдала за Хабаровым не одна. Еще двое мужчин в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет, внешности неприметной тоже отреагировали на возросшую активность Хазарова.

Все трое, незаметно для окружающих обменявшись условными знаками, двинулись вслед за Хазаровым к выходу, где должны были появиться пассажиры рейса двенадцать-восемнадцать.

Своих гостей Хазаров выделил в толпе сразу — двоих мужчин. Один из них был нездешним, то есть, несоветским даже. Не будь на нем аккуратного, по фигуре, костюма, не будь в тон подобранного галстука, не будь очков в тончайшей, изящной оправе, не будь его прическа в столь идеальном порядке, в каком она бывает только у новоявленных бизнесменов, вешающих в телекамеру — все равно этот рослый плотный мужчина отличался бы чем-то неуловимым от унылой “совковой” массы завершающего этапа перестройки.

Именно этот широкоплечий, излучающий безудержный оптимизм здоровяк первым протянул Хазарову мускулистую ладонь и старательно выговорил:

— Здравству-тэ!

— О, wonderful! — похвалил успех здоровяка его спутник, человек нашенский, хотя и маскирующийся свежей сорочкой, ярким галстуком и хорошо вымытыми волосами. — Юра, разреши тебе представить нашего коллегу — Юджин Салливэн. У него наверняка наличествуют русские корни, и проще было бы звать его Евгением Селивановым, но он славянское происхождение упорно отрицает.

После чего нашенский человек слегка приобнял Хазарова за шею.

— Ладно, — Хазаров, как всякий хозяин, чувствующий, что гости ждут от него