Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

взялся за краешек. Он понимал, что бояться нечего, не змея же там и не граната, но странное волнение накатило так, что задрожали руки. И стоило ему приоткрыть край, как он все понял. Там лежали цацки, которые украл Косорезов. Он вытащил тряпку, положил сверток себе на колени, потом несмело поднял глаза на женщину. Она смотрела холодно, пистолет по-прежнему был в ее руке, смотрел на Синицына.

– Теперь твой должок мне, – проговорила она холодно. – Карта. Мне нужна карта, которую ты вытащил у мертвого Косорезова.

– Я? – начал было Пашка, но дуло пистолета дернулось в сторону его лица, и он поперхнулся.

– Тебе же сказано было, чтобы не валял ваньку, – усмехнулась женщина. – Ты, дурачок, так и не собрался еще раз до острова, потому что не понял, что там указано. Слишком много точек, да? Так вот, одна из точек означает, что там спрятаны драгоценности, вторая часть. Фима не хотел все в одном месте держать, боялся. Тебя боялся, Сигара. Мне нужна эта карта, а твои цацки мне не нужны. Заберешь, когда захочешь. И если ты эту карту даже перерисовал, то мне наплевать. Мне она нужна, и точка!

– Ладно, я понял, – согласился Синицын. – Только у меня условие. Можешь меня прямо сейчас тут кончить, но я не отступлюсь. Мое условие против твоего. Я отдам тебе карту, как договоримся, что сразу вместе поедем на остров. И там достану свои цацки. А потом расстанемся, и ни ты меня не знаешь, ни я тебя не видел.

– Хорошее условие, я согласна, – неожиданно ответила женщина. – Встречаемся с тобой…

Когда Пашка Синицын со свертком, который жег ему руки, добрался до укромного места, одной из своих нор, он буквально упал на матрац, расстеленный у стены. Тряпка воняла невероятно, но он боялся выпустить ее из рук. Сердце колотилось, готовое вот-вот вырваться из груди. Пашка облизывал сухие губы и все думал, что произошло чудо – он еще жив, не убила его эта ненормальная. «Почему она не убила меня, – думал Пашка, – зачем ей эта карта? Что там спрятано на этом острове? Что за точки отмечены на берегу и южнее него, и даже три точки на берегу выше острова?»

Внутри шевелился страх. И уже не из-за ощущения, что он живым вырвался из рук этой мегеры. Это был страх прикосновения к чему-то более ужасному. Но Пашка Сигара не был бы Пашкой Сигарой, если бы не шел поперек своего страха, чувствуя хорошую поживу. За сладкую жизнь, которую гарантировали деньги, Пашка готов был на многое, и жизнью рискнуть тоже. Что такое жизнь? Так, мгновенье! А успеть хочется многое и попробовать хочется все, чего не хватало с детства и к чему всегда стремилось Пашкино естество. Пока никто не знает, надо спешить. Знает Сеня Шнырь! Вот его я и возьму. Шнырь не из робкого десятка. Напугала она его? Да хрен там. Шнырь сам пришел, он всех бы продал, пригрози она смертью, отца и мать продал бы и лучших корешей!

«А я не такой, я не продал бы?» – спросил себя Пашка.

Именно в эту минуту Шелестов тоже не спал. Он курил в форточку и думал. Время идет, а сведений все равно мало. Сейчас можно пропустить самый важный момент – активацию зарядов, и тогда – катастрофа. Нужен какой-то ход. Никак не подобраться к немецкой агентуре, а ведь кто-то в городе есть, кто-то ждет связи, ждет недостающей информации. Так и есть, поэтому еще ничего и не случилось. А связь – вот она, по коридору и налево, сидит в камере под надежной охраной и услужливо хлопает глазами. Но только кто из них – Лыжин или Барсуков? Можно рассуждать до бесконечности и слушать выкладки физиономистов. Но только никто из них не даст стопроцентной гарантии успеха, если его поставить перед личной ответственностью. Так что надо принимать решение самому.

Сосновский и Коган так и не вернулись из лагеря для немецких пленных офицеров. Наверное, сегодня уже и не вернутся. Только мало что они привезут, новых данных будет ноль.

За спиной скрипнула кровать, раздался тихий голос Буторина:

– Думаешь, кого – Лыжина или Барсукова?

– У меня что, на затылке написано? – проворчал Шелестов.

– Это, Максим, написано в воздухе, буквально аура висит над столом. И призрачным светом выведено, как пером на бумаге на уроке чистописания: «Кого выпустить?»

Буторин откинул одеяло, поднялся и босиком прошлепал к окну. Он взял у Шелестова папиросу, прикурил и выпустил в форточку струйку дыма. Они помолчали, докуривая, затушили папиросы в банке из-под тушенки и вернулись к столу. Буторин зажег примус и поставил на него чайник.

Когда они, обхватив ладонями горячие бока кружек, пили крепкий чай, разговор возобновился. Каждый сформулировал свою точку зрения, и теперь им было что обсудить.

– Мы рискуем потерять контроль над агентом, – заговорил Шелестов. – И я даже не о том, что нам Москва такого нелепого хода не простит. Мы просто потеряем шанс переиграть немецкую агентуру. Они знают, когда и где будут взрывать, а мы до сих пор этого не знаем. Ты представляешь, какого уровня надо обеспечить прикрытие, чтобы выпущенный нами агент не исчез? А ведь выпускать надо обоих, потому что мы представления не имеем, кто из них агент. И сейчас мне очень хочется взять в руки каленое железо и ради всех детей и матерей моей Родины поговорить с обоими откровенно.

– Ну-ну, Максим, давай без аллегорий, – усмехнулся Буторин. – Ты же знаешь, что если перестараться, выбьешь любые показания, даже самые фантастические. А вообще-то мы с тобой, конечно, до ручки дошли. На полном серьезе обсуждаем пытки.

– Да перестань, Витя! – отмахнулся Шелестов. – Ты же понимаешь, что я это сгоряча, от нервов.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Буторин. – Так которого выпускаем?

– А я тебе отвечу, – вдруг улыбнулся Шелестов. – И Лыжин, и Барсуков так хорошо сыграли свои роли, что я готов предоставить им право выбора. Если один из них агент, засланный предатель, диверсант, а второй – человек, который рвался на Родину, чтобы искупить вину кровью и заслужить прощение, то кто воспользуется случаем и сбежит? А? Вот тебе и решение! Надо устроить такой спектакль, такую ситуацию придумать, чтобы возникла возможность сбежать у обоих. Но я уверяю тебя, сбежит только один! Вот и все гадание на кофейной гуще.

– Ты гений, – спокойно ответил Буторин. – Я тебе всегда это говорил. Дашь мне автограф на память, я буду показывать его детям и внукам…

Договорить Буторин не успел. За окном вдруг раздался рокот автомобильного мотора,