Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв

— Дворник Хованцев, — пожал я протянутую руку.

— Отлично! Значит, так. Я здесь старший, смотрю за порядком. Народ у нас дружный, но если где-то заискрит, руки не распускай, а сразу ко мне. Разрулю — он оценивающе глядел на меня.

Я и сам поглядел на себя. Голый, ни листочка. Тело хорошее. Немного жирку, но жир меня не тревожил, напротив, хотелось бы еще с полпудика. На непредвиденные расходы. О чём это я?

— Мне так голым и ходить?

— Нет, на столе пакет с одеждой. Должно подойти.

Теперь я оглянулся. Мысли ворочались медленно, неуклюже, будто дельфины на берегу.

Я был в зале семь на шесть метров. В стене двенадцать капсул, по четыре в ряд, три уровня. И из них выползали люди, кто побойчее, кто медленнее, но особой ловкостью не поражал никто. То ли с непривычки, как и я, то ли ориентировка в пространстве была сбита — как и у меня.

Я подошёл к столу, взял пакет. Мелкие кеды, трусы, майка, шаровары и фуфайка, всё синего цвета но с большим номером на груди и спине. Мне достался семнадцатый. У остальных номера тоже были двузначные. Форма физкультурников из старых фильмов.

Народ подходил ко мне, представлялся, хлопал по плечу. Сержант Мусамбеков, старшина Прянишников, ефрейтор Кулько и так десять человек. Все военные. У всех следы ранений. У двоих ампутированы руки, у одного — нога по колено. Протез у последнего примитивный, «Джон Сильвер». Но надёжный. Однорукие же и вовсе обходились без протезов.

Одиннадцатым был лейтенант Кравцов, а двенадцатым я.

Помещение стало тесноватым. Поперек зала, стояли две скамьи, деревенские, низкие, вмещающие по шесть человек. У стен — несолидные пластиковые столики и пластиковые стулья дачного типа. На стене, противоположной капсулам под потолком, на высоте трех метров — окна. В потолке — светильники, заполняющие зал умеренно-холодным светом.

— Сортир — левая дверь, душ — правая, — показал мне лейтенант. — Не свинячь, тут всё на плёнку пишут.

— На плёнку?

— Или куда там, на флешку, на диск, — не стал упорствовать лейтенант. — Насвинячишь — заставят убирать весь отсек в одиночку, а потом и накажут.

— Как?

— Пристыдят. Не смейся, — я и не думал смеяться, — а как на экран выведут и будут час воспитывать, лучше бы выпороли.

— На этот экран? — показал я.

— На этот.

На стене, противоположной душу и сортиру, висел экран два на три метра. И дверь. Выход и вход в одном проёме.

Я посетил и сортир, и душевую. Крайне функционально и аскетично.

— Построиться на завтрак, — сказал деловой голос из звукового узла.

Мы построились, вернее, построились старожилы, а я встал на левый фланг.

— По росту, друг, по росту, — подсказали старожилы.

По росту я оказался третьим.

Затикал метроном, медленно, сорок ударов в минуту. Дверь входа-выхода распахнулась сама, и мы змейкой пошли завтракать. Шли в ногу, чему способствовал метроном, шли недалеко. Сто пятнадцать шагов по коридору. Зашли в небольшой зальчик, пять длинных столов, на шесть мест каждый. По трое на одну сторону.

Мы заняли только два стола. Три стола пустовали.

Еда уже была на столах. Неприхотливая еда: вареный рис с мелкими кусочками баранины, по куриному яйцу каждому, и по стакану кисленького компота. Ели на пластиковых тарелках пластиковыми ложечками, ни ножей, ни вилок не было, но никто не волновался. Не стал волноваться и я. Ел неспешно, анализируя состав еды, а заодно и себя.

Ни то, ни другое мне не понравилось. Еды было на шестьсот калорий, и это ещё ничего. Хуже, что плов (вероятно, рис с бараниной здесь считался пловом) был приправлен растительным соком, угнетающим мозг, снимающим самозащиту, скепсис, здравый смысл. А в компоте растительный сок, пробуждающий доверчивость. Смесь горного старца, одного из тайных пророков. Люди под её влиянием становились воском в руках всевозможных проповедников и шарлатанов.

Ну-ну. Я принялся за чистку печени. Позвольте, какую чистку, я же дворник. Но сквозь картонного дворника Хованцева проступил вдруг капитан Виктор Брончин, а внутри него — Артем Краснов, эндобиолог. Причем Брончин переплавился в Егора Ваклычкова, а тот в Андрея Сайфуддинова. Однако. Просто матрёшка получается. Даже утомляет.

Под те же сорок щелчков метронома в минуту мы неспешно завтракали. Никто не давился и не заглатывал еду. А я вспоминал. Ага. Значит, здесь меня сначала усыпили внутривенным снотворным, похоже, тиопенталом, затем держали под разными психотропными препаратами, создавая муляж личности. Кто создавал, я догадывался, а вот зачем? Скоро узнаю. Как узнает цель снаряд в момент попадания и взрыва.

А взрыва долго ждать не придётся. Муляжные личности долго не живут в принципе. Портятся. Разряжаются, как изношенные аккумуляторы. Их можно перезарядить и раз, и другой, но с каждой перезарядкой емкость падает всё больше.

Завтрак подошел к концу. Мы вернулись в зал, то ли палату, то ли камеру.

По тому, как двигались сокамерники было ясно — смесь горного старца начала действовать. Я и сам стал двигаться похоже — с нарочитой чёткостью, желая подчеркнуть, что вовсе не пьян, напротив, полон сил, и ум мой ясен. Я-то притворялся, а остальные вряд ли.

Вошли.

— На занятия! — позвал голос из репродуктора.

Расселись кто где. Одни за столики, другие на скамейки. Я ждал подсказки от лейтенанта, но не дождался. Потому сел на скамью. Экран был сбоку, но что мне, трудно повернуть голову?

Тук-тук, тук-тук, — стучало сердце из репродуктора. Сначала в обычном ритме, шестьдесят ударов в минуту. На экране — идиллия и благорастворение воздухов. Восемьдесят — сцены чужих. Девяносто — хулиганство и мелкие беспорядки. Сто двадцать — насилие в неприкрытом виде. Сто пятьдесят — концентрированное насилие. И, сквозь удары сердца — крики и мольбы о защите.

У людей пальцы сжимались в кулаки. Могли бы — кинулись на врага, да только враги те на экране. И, на краткий миг, появляется лицо во весь экран. Лицо человека известного. Очень известного. И очень влиятельного. В некоторых странах его пост самый важный. А в некоторых — не самый, но всё равно важный.

Из репродукторов на ультразвуке что-то несуразное: «Жёлтый дятел! Жёлтый дятел! Убей, убей, убей»

Вся процедура длилась пятнадцать минут, но после неё люди устали донельзя. Да и завтрак продолжал действовать. Заползли в капсулы и затихли. Спят. Стадия закрепления пройденного.

Ничего нового в этом, собственно, не было. Создание звукового и зрительного образа врага, воспитание ненависти к нему — приёмы известные. Враги всегда насильники и убийцы. Во время больших и малых войн проводили исследования, показавшие, что если выступить