Иранская мина - Александр Александрович Тамоников

отпускают жертву только в одном случае – если получили за нее выкуп. И то не всегда. В остальных случаях жертва обречена. И у меня как бы случай как раз из категории остальных», – не очень весело подумал Сосновский.

И в подтверждение его мыслей здоровяк резко ударил Михаила по лицу. Просто ладонью наотмашь, но довольно сильно. Голова Сосновского мотнулась, и он стукнулся затылком о какой-то жесткий угол. Стон вырвался сам, непроизвольно. Но похитителя этот звук, кажется, устроил. Он поднялся на ноги и кому-то что-то приказал. Кажется, произнес он это на фарси. Подошли двое иранцев, подхватили Сосновского под руки и рывком подняли на ноги. Стоять было тяжеловато, голова кружилась, а со стянутыми в щиколотках ногами тяжело было держать равновесие. Кажется, подручные здоровяка это понимали, поэтому и не отпускали Сосновского.

Теперь солнце не слепило глаза, и Михаил узнал этого человека. Тот самый араб, который приходил в бар, когда они пили с Хартманом и другими журналистами. Тот самый водитель большой черной машины из английского посольства. «Это что же, меня англичане, что ли, похитили?»

– Где фотографии, которые ты показывал французским журналистам? – на плохом, но вполне понятном немецком спросил араб.

«Он меня мог запомнить в тот вечер, когда я был с Хартманом, – подумал Сосновский. – Это плохо. Откуда он узнал про фото? Это еще хуже».

Неожиданный удар в солнечное сплетение заставил Сосновского согнуться пополам и начать жадно хватать воздух широко раскрытым ртом. Терпеливо дожидаться ответов тут явно не были склонны.

– Какие фотографии? – прохрипел он. – Вы что, спятили? Я журналист, у меня аккредитация! Я гражданин…

Второго удара он уже ждал, поэтому сумел относительно просто смягчить его. Получилось хоть и ощутимо, но не так больно, можно было дышать, и ребра ему не сломали. Но Сосновский все равно на всякий случай закашлялся и стал хрипеть, повиснув на руках своих мучителей. «Хорошо, что я успел их сжечь, – подумал он. – Теперь все остальное – лишь слова. Его слова против моих. Но у него сила, а у меня бессилие».

– Ты показывал журналистам фотографии женщины и мужчины. Фотографии рисунков, портретов. Где они?

Вопрос звучал холодно, прямо с какой-то смертельной холодностью. Сосновский на миг представил, что он отдает фото, этот человек смотрит на них с удовлетворением, а потом кивает помощникам: «Убейте его». «Откуда он узнал про фото? Это самый главный вопрос. Шарбонно рассказал? Ведь вряд ли Жобен. Но это сомнительно. Да и зачем им кому-то рассказывать? А если все же рассказали, то вряд ли так подробно, скорее, вскользь упомянули. Черт бы их побрал! Хорошо, что я человек предусмотрительный».

Резкий удар в челюсть, и снова Сосновский сумел опередить кулак и смягчить удар, чуть отшатнувшись назад. Иначе бы он лишился пары зубов.

– Идиоты! Фото у меня в пиджаке, только это не то, что вы думаете! – со злостью бросил Сосновский и сплюнул под ноги арабу, заодно проверив, есть ли кровь в слюне.

Он заметил, как араб удивленно уставился на него, как переглянулись его помощники-иранцы. Они снова, повинуясь молчаливому приказу араба, стали ощупывать пленника, но делали это так, будто искали у него оружие. Проверили под мышками, за ремнем, во внутренних карманах. А ниже похлопать по пиджаку не додумались?

– Во внутреннем кармане пиджака у меня дырка, – терпеливо, с еле сдерживаемой злостью подсказал Сосновский. – Фото за подкладку проваливаются. Там ищите!

Теперь уже араб потерял терпение и полез ощупывать пиджак пленника. Он легко нащупал картонки под подкладкой. Сунул руку в левый внутренний карман и убедился, что пальцы касаются плотного картона. Больше никто не церемонился. Араб просто оторвал подкладку и вытащил две фотографии – самые настоящие фотографии, сделанные в хорошо известном в Париже фотоателье «Возиле». Араб таращился и хмурил брови. Он не верил своим глазам и никак не мог сообразить, в какую сторону изменилась ситуация и как ему теперь быть. Он держал в руках абсолютно непристойные фотографии, которые это ателье производило на продажу в определенных кругах. В том числе снабжали этими фото и армию. На одном фото была почти полностью обнаженная дама, на другом – молодой смазливый мужчина. На любой извращенный вкус!

– Ты показывал французам это? – наконец, с трудом разлепив пересохшие губы, спросил араб.

– А что я еще должен был им показывать? Вы что, из полиции Ватикана, поборники нравственности? Какого черта вы меня схватили, избили?

Сосновский вошел в роль и мог бы еще довольно долго выражать свое недоумение, возмущение и праведный гнев по поводу того, что кто-то покушается на свободу воли человека, гражданина другого государства, не имея на это никаких оснований и прав, но договорить ему не дали. После того как араб буркнул «заткните ему рот», в солнечное сплетение снова вонзился кулак, и Сосновский старательно закашлялся.

Открыв какую-то дверь в стене, его втолкнули внутрь, и дверь с лязгом захлопнулась. Не удержавшись на ногах, Михаил грохнулся на пол, попытавшись в последний момент сгруппироваться и смягчить падение. Со связанными ногами и стянутыми за спиной руками сделать это ему удалось лишь отчасти. Он ударился локтем, плечом, но уберег лицо, едва разодрав щеку о какую-то ржавую конструкцию – то ли типографский станок, то ли сеялку самого кустарного производства.

«Пока эти люди соображают, что они натворили и как им быть, пока они советуются – и, дай бог, им надо посоветоваться с человеком, который отсюда далеко, – надо придумать, как спасти свою шкуру. Надеюсь, они у французов не будут спрашивать про фото еще раз и показывать то, что нашли у меня под подкладкой. Жак и Арман до сих пор считали меня вполне приличным человеком. Какое падение в их глазах!» Сосновский усмехнулся, радуясь, что способен пока еще сохранять чувство юмора.

Попытавшись сесть, Михаил прислонился спиной к стенке и осмотрелся. Окно есть, но оно расположено высоко и очень маленькое. Что это за помещение? Похоже на какую-то сухую кладовку в обычном деревенском доме. В полуразрушенном доме. В комнате частично обрушена крыша, он видел кусок неба. «Значит, дом разрушенный, заброшенный, и искать меня здесь не будут. И звука автомобильного мотора я не слышал, значит, никто не приезжал и не уезжал. Плохо. Могут и без главного решить, что я им больше не нужен. А знаю я достаточно много. Надо что-то решать».

Сосновский посмотрел на ржавую металлическую конструкцию и вдруг увидел край какой-то стальной пластины. Проржавела она основательно и больше походила не на лист металла, а на старушечий рот с редкими гнилыми зубами. Пришлось пытаться встать на