Дорога на восток - Игорь Викторович Пидоренко

притащенный нами в душевую Андрей, плескался под горячими струями, а мы с Загайновым, комфортно устроились на тюках с одеждой, закурили и стали обдумывать мою идею.

— Ну что же, — сказал Сашка, — мысль действительно не хилая. Есть только загвоздка…

— Давай выкладывай свои сомнения.

— Размеры.

— Чего? — не понял я.

— Да тряпок этих! — он пнул ногой ближайший тюк. — Как я понял, всех своих солдатиков Баркаев лепит по образу и подобию одного-единственного. Они, как ты помнишь, все примерно одного росточка, не такие уж и великаны. Мы, правда, тоже, но все-таки побольше будем. Да еще и комбезы эти — снимать их не хочется. Во-первых, потому что защита. А во-вторых, мне же их вернуть надо…

Я откровенно заржал. Не во весь голос, конечно. Ну, Сашка и фрукт! Здесь, того и гляди, вообще голову открутят, а он комбинезоны с кевларовой защитой жалеет. Хотя, конечно, он прав. Но и я тоже прав по-своему.

— Ладно, как-нибудь натянем, — подвел я черту. — Надо только стараться близко ни к кому не подходить. Все равно наши рожи на китайские мало похожи. Давай пошукаем.

Собственно, особо выбирать было не из чего: все стандартное. С грехом пополам натянули мы местную одежку поверх наших комбинезонов. Хотя она и потрескивала по швам, но держалась. А вот тапочки брать себе не стали, оставили наши ботинки. Они и удобнее, и звездануть ими кого-нибудь при встрече куда как способнее.

Одеваясь, мы еще кое-что обсудили. Или кое-кого. А точнее — Елену. Ее ведь тоже нужно было найти и вытащить на поверхность. Деваха попала в нынешнее положение, конечно, не только из-за нас. Но и доля нашей вины тоже имелась…

А еще оставался блок от «саркофага». И это было, наверное, самой серьезной частью нашей операции. Блок из Галле увез с собой Картышев-младщий. Раз так, значит он наверняка сейчас у Баркаева. Хочешь не хочешь, а придется со злобным придурком встречаться.

— Как там, не утонул наш спасенный? — поинтересовался Загайнов, и мы заглянул в душ. Лучше бы мы этого не делали…

Едва завидев нас, голый, тщедушный, весь в мыльной пене Андрей вдруг заверещал совершенно по-детски, упал на колени и скорчился в углу. Мы ошарашенно уставились на него. Первым сообразил Сашка.

— Блин, да он нас за баркаевцев принял! Форма-то синяя. Вот и перепугался.

Вдвоем мы кое-как успокоили страдальца, заставили его смыть с себя мыло, обтереться комплектом одежды и напялить на себя другой, сухой.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Загайнов, разглядывая парня. — Почти на человека стал похож. Еще бы перестал шарахаться от каждой тени — и вообще полный ажур. На-ка, хлебни еще для храбрости.

И он достал свою фляжку. Я проводил ее завистливым взглядом.

А храбрость этому пацану в ближайшее время должна была очень понадобиться. Тащить его с собой сейчас, когда оставалось еще многое сделать, не имело смысла. Обессилевший, издерганный, избитый, он еле волочил ноги и стал бы нам только обузой, как гиря на ногах. Помощник, естественно, из него был никакой. Так что самым разумным было оставить его здесь, замаскировав тюками одежды — пусть дожидается нашего возвращения. О том, что будет, если мы просто не вернемся, не хотелось и думать…

Это была нелегкая работа — убедить парня сидеть здесь тихо, как мышь за веником, не подавать признаков жизни и ждать нашего триумфального возвращения. С полчаса дорогого времени мы убили на то, чтобы внушить ему: здесь совершенно безопасно, никто ему не угрожает, никто его не найдет, мы обязательно вернемся и заберем его с собой, на поверхность, домой. Сопротивлялся он отчаянно — слишком был запуган. Цеплялся за одежду, горячечно бормотал: «Не бросайте меня!» — плакал, шмыгал носом, в общем, конечно, вел себя не по-мужски. И, странно, успокоился только после того, как, покопавшись в бесчисленных карманах комбинезона, Сашка вручил ему какую-то супервитаминизированную шоколадку. У меня, естественно, такой не было — при обыске отобрали. Андрей вцепился в нее, как в дар божий, трясущимися пальцами вскрыл обертку и громко зачмокал.

— Изголодался паренек… — заметил на это Загайнов. — Ну что, можем двигаться? Как там твои способности? Ничего не подсказывают насчет Лены?

— Вряд ли, фотографии нет.

— Да ты попробуй, попробуй! Вдруг чего-нибудь получится. Не шастать же нам по этим коридорам до скончания веков.

А и правда, подумалось мне, стоит, наверное, попробовать. Вон, в общежитии университета в Галле получилось же что-то. Авось и здесь выйдет. Расстояния не такие уж и большие. Если, конечно, ее тут держат. А похоже на то…

— Ладно, где наша не пропадала… Только так — молчишь, как будто тебя здесь и нет. Даже не дыши. И ты, узник замка Иф, чавкай потише. Выберемся, я тебе ящик такого шоколада презентую.

— Угум, — ответили из-под тюков.

— И еще одно, — продолжил я. — Ничего гарантировать я не могу. Получится — значит, милостив наш Бог. А нет — сатану придется в помощники брать. То есть крушить все и всех. До полной победы.

Даже при том сумеречном и пыльном свете, который царил на складе, была видна Сашкина ухмылка. Я его понимал: только что человек нормально разговаривал — и вдруг понес ахинею в духе пиратских романов. Конечно, кто спорит, прозвучало напыщенно. Но невдомек было приятелю, что таким образом я как бы готовлю себя к предстоящему сеансу, настраиваю свое сознание на очень сложную работу. Нам предстояло спасать одних людей и выводить их на свободу, наказывать других (и нелюдей тоже) и навсегда оставлять их здесь, глубоко под бетоном и землей. О нас же с Загайновым как-то и не думалось. У нас была всего лишь наша работа. Сделаем — хорошо, не сделаем — плохо. Когда отвечаешь только за себя, проще живется, без раздумий и соплей. Но если приходится заботиться еще о ком-то — тут сложнее. Не то, чтобы действительно сопли текут, это я так, для красного словца выдал. Просто ответственности больше.

Я отошел от Загайнова немного в сторону, устроился на одном из тюков с униформой поудобнее, закрыл глаза и расслабился. Ничего из вещей, принадлежащих Лене, у меня, естественно, не было. Поэтому я попытался вызвать в памяти как можно точнее образ девушки: лицо, глаза, улыбку, поворот головы, фигуру, походку. Нужно было представить ее внутренним взором живой, стоящей рядом — только руку протяни.

Не представляю, сколько длилось это издевательство над сознанием. В черном пространстве плавал ярко-зеленый клубок, и нить от него все тянулась и тянулась, извиваясь, петляя, делая неожиданные повороты, поднимаясь и опускаясь. И я шел за этой нитью,