Спартачок. Двадцать дней войны - Владимир Борисович Журавлев

— В мире Земля-Центр. Широким фланговым охватом дивизией генерала Холодова. Потеряли танковый полк, но отсекли снабжение, рассекли и давили по частям. Только так. Но здесь это невозможно, генерала Холодова арестовали в прошлом году, что-то не так и не тому сказал в генштабе.

— А сам что думаешь? — спокойно поинтересовался майор.

— Ничего, — безразлично отозвался Грошев. — Успешных вариантов не знаю. Мы же приданы бригаде морской пехоты, у нас самостоятельности нет. Что прикажут, то и будем делать. А прикажут завтра идти на штурм малыми группами.

Майор крякнул и почесал подбородок. Отдернул руки, опомнился и почесал демонстративно, с жутким скрежетом ногтей по щетине.

— Уже приказали, — признался он. — Ну и… война есть война.

— Вообще-то… — пробормотал Грошев. — Не только война.

— Чего?

— Того. Узловые точки истории — слышал о таком?

— И даже читал, — хладнокровно подтвердил майор. — У этого… как его… Дыховичного, что ли… И что?

— После потерь под Кара-су, — вздохнул Грошев, — все заинтересованные стороны убедятся в слабости имперской армии и ударят с запада.

— В смысле — с запада⁈ — нехорошим голосом поинтересовался замполит.

— На коромысле. Претензии на исконные земли Древнеруси по Кубань включительно, если что, не вчера появились.

— Подавятся! — рявкнул замполит. И добавил тоном пониже:

— И я не верю! Древнерусь — наши естественные союзники. Генетически!

Майор озадаченно поразмышлял. Поглядел на подчиненных. Хекнул. Поискал, чего бы покрутить в руках. И сделал закономерный вывод:

— Да и покун. Перебросят воевать на юг, хоть согреемся. И черешня там растет вкусная, нажремся от пуза.

Грошев хмыкнул, улегся на матрас и прикрыл глаза.

— А чего Древнерусь на нас кинется? — поинтересовался Дымок непонятно у кого. — Нормально же сидели? Хохлы, бульбаши да мы — мы же один народ. На зоне мы точно не делились.

— А тебе как ответить? — лениво полюбопытствовал майор. — Как хохлы считают или как офицер российской армии?

— Не, как офицеры — не надо! — поежился Дымок. — Замполиты и так все мозги вынесли.

— Угу, завтра пойдешь в одной группе с Замполлитра, чтоб не возбухал на доблестных российских замполитов. А по существу: южнорусский язык и есть настоящий, исконный русский язык. Хохлы в этом уверены. В смысле — хохлы-академики. Я, кстати, тоже. И хохол, и уверен. Соответственно хохлы — единственные истинно русские. Бульбаши, конечно, тоже претендуют, но мы-то знаем, что они ополячены. А москали — так, мутанты с финно-уграми, неудачный эксперимент истории.

— То есть я — не русский⁈ — возмутился Дымок.

Майор придирчиво оглядел бывшего зэка.

— А что в тебе русского? Рожа смуглая, скулы высокие, глаза косые. По внешности — смесь чувашей с бурятами или сибирскими татарами. И еще с кем-то непонятным. Может, с йети. Да, скорее всего, с ними. Только с мелкими. И язык как у йети — матерный, испоганенный. Вот как будет, по-твоему, третий месяц весны? Май? А у хохлов — травень. Чуешь, как русским духом пахнуло, чуешь?

Дымок презрительно сплюнул.

— И культуры русской в тебе ноль целых, ноль десятых, — безжалостно сказал майор. — Традиций не знаешь. Песен не знаешь. А какие песни хохлы спивают, а⁈ Ты бы слышал! А гопак⁈ И вообще земля русская пошла с Киева. А в Прикарпатье русины живут, небольшой древнерусский народ — и они там с начала истории живут, ниоткуда не приходили!

Дымок снова презрительно сплюнул.

— И это тоже, — осуждающе заметил майор. — Ты на землю плюешь. Думаешь, я не знаю, что это у вас, уголовников, обозначает? Что вы презираете и землю, и тех, кто на ней живет. Вот это и есть твоя культура. А у хохлов — настоящая. И они на свою землю не плюют. На твою — да, а на свою никогда.

— Это мы еще посмотрим, у кого настоящая культура, — угрюмо сказал Дымок, хотел сплюнуть, но сдержался.

— Шкапыч прав, — пробормотал Грошев, не открывая глаз. — Россия — империя, в этом наша суть, принимаем все народы и не очень заботимся о своем. Своей культуры у нас не было, только имперская. А русскую культуру хранила именно Древнерусь. Они — русские. Мы — имперцы. В результате они нас будут давить. Любое национальное государство, чтоб выделиться из империи, усиленно давит все имперское. То есть нас. А мы, если победим, просто примем их. Такова суть империи.

— Это мы еще посмотрим, — угрожающе повторил Дымок.

— Смотри, — безразлично сказал Грошев. — Шкапыч — хохол. Булат — тюрок.

Майор невольно гоготнул, здоровенный Булат развернулся и внимательно уставился на хилого Дымка.

— Мы — имперцы, Дымок, — усмехнулся Грошев. — Это выше, чем национальные норки. И культура имперская шире и мощнее любой национальной. Вот с этим и иди спать. Завтра в моей группе на штурм.

Дымок что-то пробурчал и предпочел исчезнуть. Булат тоже поднялся, ушел распределять смены на «фишку» — даже в расположении бригады, среди своих, никому и в голову не пришло остаться без часовых. Опыт, горький опыт войны.

Майор тоже опустился на лежанку, закинул руки за голову и задумчиво уставился в бетонный потолок.

— Империя, — пробормотал он. — Да, она создала великую культуру. А воспользоваться ей не можем. Ни мы, ни тюрки. Хотя мы еще пыжимся, что достойные потомки. Как там… Погляди на моих бойцов — целый мир помнит их в лицо… Вот застыл батальон в строю — снова старых друзей узнаю… Мощная песня, а не перенять. Потому что в том строю и мы, и тюрки стояли рядом. Сейчас эта песня — не про нас. Сейчас они — тюрконацики, курдюки вонючие… эй, коммуняка! А хохлов как будем обзывать?

— Укросвиньи, — пробормотал Грошев. — Хохлофашисты.

— Ого, наотмашь… а нас? — полюбопытствовал майор.

— Обзовут, узнаешь.

— Это верно, незачем раньше времени всякие гадости слушать, — легко согласился майор. — Хотя… хохлосвинья — это как бы уже и про меня? Я хохол или нет? А, покун… Слушай, коммуняка! Я вот чего понять не могу: ты же режиссер? Режиссер. А режиссер — это такое существо, такое… с невнятной сексуальной ориентацией, с драной бородкой, с кучей бзиков в башке, и все выражает свое видение классики, выражает всякими извращенными