Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

почти до дома. Это “почти” составляло два квартала. Здесь, в уютном доме дохрущевской еще постройки, с очень высокими потолками, с толстенными стенами, с огромными ванными комнатами, в которых, для полного счастья разве только окон не хватало, жила пассия Олимпиева, поэтесса Тамара Вербицкая. Папа Тамары когда-то был довольно большой шишкой по простонародному выражению. Папа занимал пост референта Демичева, министра культуры, которого диссидент-режиссер с Таганки назвал московским Геббельсом. Потом последовали крутые виражи истории. На первом вираже, с приходом к власти Андропова, Демичев не только усидел в кресле, но даже почувствовал в нем себя более уверенно. При правлении Черненко положение Демичева и папы Тамары не изменилось.

Но вот появился Горбачев, подули новые ветры, которые оторвали референта от министра, который вскоре и министром-то быть перестал — его, как известно, сменил человек с той же Таганки — Николай Губенко.

Папа сначала немного побыл во Франции — укреплял французско-советскую дружбу. Августовский путч застал его там. Папа крепко поругал путчистов в одном печальном издании — примерно через полмесяца после водворения заговорщиков в Матросскую Тишину — и улетел за океан, где стал, не покладая рук, трудиться в одном СП, к культуре, правда, имеющем отношение самое отдаленное.

“Папашка, дож венецианский, любил папашка, ох, пожрать, любил папашка сыр голландский московской водкой запивать” — очень подходили слова барда-шестидесятника к папашке Тамары. Оптимисты, сангвиники и лицемеры называют таких жизнелюбами. Тамара была вся в папашку. Ей недавно исполнилось сорок лет, она уже лет десять состояла в членах СП, сменила двух официальных мужей и невесть сколько любовников, выпустила четыре книжки стихов, которые никто не читал, но которые имели достаточно обширную критику. Она не реже одного раза в год выезжала в ту заграницу, которая в начале девяностых получила название дальнего зарубежья, и тоже любила запивать водкой, коньяком и виски сыр, ветчину, шашлыки, мясо по-бургундски, шницель по-венски и множество других столь же интересных содержательных в отношении калорий вещей.

Посему формы Тамара Вербицкая имела — нет, ни в коем случае не рубенсовские — ренуаровские. Пять пудов упругой здоровой плоти, без намека на разные складочки и обвислости плюс рыжеватые волосы плюс не очень густые и яркие веснушки. Белль фам, одним словом, точнее, двумя словами.

Полковник Олимпиев, проводящий с современной Сафо в среднем три вечера в неделю, придерживался того же мнения. А в последнее время, когда его потенция, которая, как всем известно, после тридцати пяти лет у мужчин имеет четкую тенденцию к снижению, наоборот, сделала резкий взлет, полковник по-новому оценил все достоинства поэтессы.

Вот и в этот вечер, горя предвкушением, Олимпиев объявил о своем явлении в переговорное устройство, дверь пред ним отворилась, и начальник штаба дивизии взлетел в лифте на четвертый этаж, высота которого наверняка соответствовала седьмому этажу блочного дома, или, выражаясь в манере той же Вербицкой, на седьмое небо.

Заранее проигрывая в себе приятные обонятельные, осязательные и прочие ощущения, полковник нажал на звонок на двери квартиры Вербицкой.

Тамара появилась на пороге, только вид у нее был какой- то растерянный. Не требовалось наличия качеств психиатра, чтобы определить: у нее уже есть гость. Не гостья, а именно гость.

Хмуря лицом и официально сдвигая брови, Олимпиев шагнул через порог.

Да какая уж там, к фигам собачьим, психология — в кресле, развалившись, подобно булгаковскому Азазелло или коту Бегемоту, сидел мужчина примерно одного с Олимпиевым возраста, может быть, чуть помоложе.

Тот мужчина был в верхней одежде, но расхристан — то есть, находился он в помещении недавно, не успел, видимо, согреться до такой степени, когда никак уже невозможно не снять куртку. Шапку и шарф мужчина держал на коленях.

— Николай Евгеньевич, — утвердительно, но уж никак не вопросительно произнес незнакомец и поднялся из кресла. — Я вас жду. Не очень, правда, давно, но сегодня вы что- то припоздали.

Олимпиев почувствовал какую-то странную неуверенность — то есть, он уже не был убежден в том, что все происходящее не снится ему. Уж очень сильно чувствовались во всем интонации “Мастера и Маргариты”.

— А ведь точность — вежливость королей, — сказал незнакомец, и тут пришел черед Вербицкой поражаться перемене, произошедшей с Олимпиевым. Тот быстро сунул руку в карман, резко выхватил ее оттуда, соединил обе руки, словно держал в них невидимый пистолет.

Он и прицелился — очень профессионально, умело — и на воображаемый спусковой крючок нажал, один, второй, третий раз. Причем, воображаемая мишень находилась где-то сбоку от незнакомца и сзади от него.

— Ну вот, что и требовалось доказать. На что ты надеешься, полковник?

А после этих слов Олимпиев приставил воображаемый пистолет к виску и еще раз нажал на спуск. Он и рухнул бы, изображая мертвого, если бы человек, произносивший столь странные не совсем понятные слова, не бросился к нему и не подхватил на руки.

Он подтащил крупное тело полковника к креслу, усадил, точнее, уложил его.

— Увы, Тамара Владимировна, все мои прогнозы сбылись, — это уже сказал вышедший из другой комнаты мужчина. В руке он держал радиотелефон с короткой антенной.

— Центральный! Санитаров давай! — приказал он кому- то в радиотелефон.

Минуты через три-четыре послышался звонок в дверь. Мужчина с радиотелефоном подошел к двери и дернул ручку замка. Когда он открыл дверь, на пороге и в самом деле стояли два человека достаточно крепкого телосложения, одетых в белые халаты.

— Быстро вниз! — распорядился мужчина с радиотелефоном, кивнув на Олимпиева, спящего в кресле мертвецким сном.

Санитары сноровисто уложили полковника на раскладные носилки, которые у них были с собой. Один из санитаров снял с головы Олимпиева папаху, уложил ему на грудь. Не говоря ни слова, санитары очень синхронно взялись за ручки носилок, столь же синхронно носилки подняли и быстро вынесли Олимпиева из квартиры. Видно было по ним, что они почти не ощущали тяжести ноши.

— Тамара Владимировна, — обратился мужчина с радиотелефоном к хозяйке квартиры, — надеюсь, вы не забудете о нашей договоренности. Никому и ничего обо всем, что здесь произошло. В первую очередь это в ваших же интересах.

— Да-да, — с готовностью кивнула Вербицкая, — я все понимаю, никому и ни о чем.

— Вы позволите один звонок? — мужчина кивнул на телефонный аппарат.

— Разумеется, разумеется, — поэтесса произнесла два этих слова почти что с энтузиазмом.

Мужчина поднял трубку, набрал номер.

— Это квартира Олимпиева? — спросил он. — Маргариту Сергеевну позовите, пожалуйста. — И через несколько секунд. — Добрый вечер Маргарита Сергеевна. Я по поводу вашего мужа, Николая Евгеньевича. Он не придет домой сегодня. У него срочная командировка. Нет, это не из