Единственный шанс - Анатолий Филиппович Полянский

плечу. Рассерженный, Михаил обернулся: кто ж это позволяет подобную бесцеремонность? Впрочем, в гарнизоне лишь один человек мог вытворять с ним, да и с остальными молодыми офицерами все, что вздумается. Это был командир береговой базы капитан-лейтенант Борис Вальясов, неистощимый на выдумки балагур. Именно он и стоял сейчас перед Горбатовым, обнажив в улыбке ослепительные зубы.

– Наинижайшее вам, Михаил свет-Демидович! – воскликнул Вальясов. – Из-за какой беды-напасти тень на светлый лик набежала?

Губы Михаила помимо воли расползлись в улыбке. С Борисом вне службы нельзя оставаться серьезным. Вальясов жил в том же общежитии, что и он, был душой всех холостяцких компаний. Борис, правда, совсем недавно примкнул «к великому братству вольных казаков»…

Жена Вальясова, по его же словам, милашка Танечка, отчалила от него навсегда. Мало кому в бригаде, разве что начальнику политотдела, была известна истинная причина крушения семьи командира береговой базы.

После шести лет супружества и стольких же лет службы на Камчатке Вальясову на выбор предложили перевод в Крым на равноценную должность или на Скалистый с повышением, причем значительным. Командир береговой базы по штатному расписанию значился капитаном 2-го ранга. Так что простор для роста был изрядный, и Вальясов, как человек военный, не задумываясь, предпочел второй вариант.

– С кем это ты сейчас вел светскую беседу? Уж не с Маховым ли? – поинтересовался Вальясов у Горбатова.

– Он самый. Вместе учились, – неохотно пояснил Михаил.

– Не вижу восторга по поводу свидания с однокашником.

– Не целоваться же? Встретились, перебросились парой слов, и дело с концом.

– На более подробной информации не настаиваю, – ответил Вальясов, пытливо поглядев на собеседника. – Разве что последний вопрос: прибывший холостяк?

– Женатик, – отрезал Михаил и поспешил перевести разговор на другую тему. Боцман, мол, жаловался: ему нужна шаровая краска, а на складе не дают.

– У твоего жмота Сивоуса, – усмехнулся Вальясов, – такие запасы, что можно выкрасить всю посудину от киля до клотика…

В новой должности командира базы Вальясов оказался незаменимым. Для его кипучей натуры нашлось широкое поле деятельности. На островах, где на учете каждый болт, он ухитрялся буквально из-под земли доставать все, вплоть до свежих овощей ранней весной и субтропических фруктов зимой. Когда же его спрашивали, откуда товар, Вальясов хитро улыбался и, доверительно подмигивая, отвечал: «Секрет фирмы». Но хозяйственником он был прижимистым. Про него говорили: «Снега среди зимы не выпросишь». Слыша такую характеристику, командир базы лишь довольно потирал руки.

– А краску все-таки нам дай, – попросил Михаил.

– Не выклянчивай. Пусть боцман сам зайдет. Погляжу по документам, – неопределенно пообещал Вальясов. – Да, чуть не запамятовал. Завтра вечерком встреча в харчевне «Двух пескарей»…

На языке Вальясова харчевней, или «Бунгало», называлась банька с парилкой и бассейном, которую он соорудил с матросами на берегу бухты. Баня называлась физкультурно-оздоровительным комплексом для воинов-спортсменов. Днем в определенные часы там собирались матросы, занимавшиеся плаванием и прыжками в воду. Вечером же, когда помещение пустовало, сюда иногда приходили офицеры, чтобы попариться и снять тем самым усталость после напряженного рабочего дня. Вальясов, считавший заботу об отдыхе командиров первейшей обязанностью, организовал здесь по всем правилам «искусства» чайный стол с огромным двухведерным самоваром. В трехлитровом фарфоровом чайнике, привезенном кем-то из Средней Азии и великодушно подаренном «Бунгало», заваривался крутой, до черноты, чай. На стол выставлялись баранки, печенье, конфеты, другие немудреные сладости.

После парилки приятно было посидеть в тесном дружеском кругу, выпить пару кружек чаю, обсудить новости, а заодно, если к тому был повод, поздравить кого-то с днем рождения или другой знаменательной датой. Родился даже шутливый ритуал, когда имениннику сперва учиняли «допрос» с пристрастием, требуя отчета о текущих делах и достижениях, и лишь потом желали всяческих благ и многие лета…

– По какому случаю нынче сабантуй? – получив приглашение, поинтересовался Горбатов.

– Неужто запамятовал? – укоризненно покачал головой Вальясов. – У твоего замполита, Михаил свет-Демидович, грядет день ангела.

– У Бурмина? Почему он молчит?

– А вот с него за это и спросим по всем законам морского братства. К тому же у меня есть к нему особый разговор…

Однако на следующий день ничего не состоялось. После обеда Плужникова вызвал комбриг.

– Как настроение, Игорь Александрович? – начал Ушинский издалека.

Плужников усмехнулся:

– Вы имеете в виду мои взаимоотношения с медициной? Неважные, честно скажу.

– Врачи давно на вас зубы точат, – заметил Ушинский. – Слышал, намереваются снова уложить в лазарет. Так?

– На данном этапе это излишне, товарищ капитан первого ранга! – отчеканил Плужников. – Чувствую себя отлично.

Ушинский поглядел на командира корабля с прищуром, как бы прикидывая меру искренности. Он не терпел фальши ни в чем, сразу чувствовал, когда ему что-то недоговаривали или обманывали. Если кто-нибудь на совещании начинал докладывать о положении дел в радужных тонах, комбриг перебивал фразой, ставшей афоризмом: «Свистать всех наверх для парадного построения…»

Лучше самая горькая правда, чем сладчайшая ложь, – это было его кредо, потому что Ушинский не просто добросовестно служил, а душой болел за пограничные войска, за их морские части, которым была отдана жизнь. Да и не только его… Виктор Андреевич Ушинский был ленинградцем или, как он говорил, питерцем, потомственным моряком. Его прапрадед, комендор, за исключительную храбрость, проявленную при обороне Севастополя в Крымской войне, специальным царским указом был пожалован дворянством. Грамота эта до сих пор как драгоценная реликвия хранится в семье. Дед, комендор броненосца, погиб в Цусимском бою, а отец начинал в Гражданскую и прошел всю Великую Отечественную, командуя эсминцем. Он как-то с гордостью сказал сыну: «Наша династия свыше полутора веков славно служит флоту российскому».

Сам Виктор Андреевич хорошо помнит День Победы, возвращение отца…

Плужников выдержал пристально-оценивающий взгляд и наконец услышал:

– Что ж, Игорь Александрович, рад за вас. Но помните: здоровье офицера – не только его личное дело. Как экипаж?

– Готов к выполнению любого задания!

– В этом я не сомневаюсь. Меня интересует настроение людей, взаимоотношения…

– Моральный дух на уровне. Отношения служебные, как