И посыпались с неба звезды - Анатолий Михайлович Гончар

не есть ли в том и толики человеческой вины? Кто ответит и захочет ли человечество знать ответ? Ведь разгоняют же бездумно облака, не задумываясь о веками формировавшихся воздушных потоках. Разгонят, не ведая или не желая ведать, к чему это приведет через десятилетия…

Прапорщик ехал, мерно покачиваясь, стараясь не касаться лук седла, расположенных и спереди и сзади сидящего, при этом усиленно расстраиваясь по поводу отсутствия стремян — очень хотелось привстать и немного постоять на ногах, давая отдых измаявшейся, точнее изрядно намятой, пятой точке. В поисках облегчения он пробовал и отставлять ноги назад, и скрещивать их по-турецки, закидывая за переднюю луку, и поочередно вытягивая ноги вперед, и сползая то на одну, то на другую сторону. Ничто не помогало — отсиженная пятая точка настойчиво требовала отдыха или хотя бы небольшой разминки. Единственное, что удалось прапорщику — это уловить ритм раскачиваний «корабля пустыни» и раскачиваться им в такт. Он даже иногда не держался руками, безвольно опуская их вдоль тела и наслаждаясь (насколько это было возможно в пятидесятиградусную жару) покоем бездействия. А караван двигался неспешно, так неспешно, что прапорщику Маркитанову иногда хотелось соскочить на землю и побежать вперед.

— Пешком было бы быстрее, — сблизившись с подполковником Чернышом, Маркитанов тут же высказал ему свои соображения.

— Может, и быстрее, — не стал спорить Анатолий Анатольевич, — но ты себе представляешь туарега, идущего пешком, — он усмехнулся, — с мешком? То-то же. Курам на смех! А наша задача как можно дольше оставаться незамеченными.

Прапорщик вздохнул:

— Да я что и к чему соображаю, не совсем дурак.

— Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. — Подполковник назидательно поднял вверх указательный палец. — Понял?

— Да надоела эта тягомотина, — пояснил свою озабоченность темпами передвижения Маркитанов и снова вздохнул, — сейчас бы вертолет!

— Вот тогда бы ПЗРК боевикам и пригодился, — не дал помечтать Анатолий Анатольевич. — Ты, Вениаминыч, не спеши, доедем. Главное, доехать.

— Тоска чего-то, — Маркитанов потрогал ладонью грудь подле сердца. — На душе.

— Это бывает, — поняв состояние собеседника, согласился подполковник.

— Старею, наверное, силы уже не те, — нахмурился прапорщик.

Подполковник посмотрел на задравшего поверх луки ноги Маркитанова и рассмеялся. А у прапорщика вдруг в глазах появилась грустинка, и он неожиданно серьезно спросил:

— Командир, тебе никогда не казалось, что ты подошел к краю? Что еще шаг — и пропасть?

— Не понял? — мотнул головой Черныш. Маркитанов поморщился:

— Ну, это… когда возникает ощущение близости смерти, предчувствие: она вот совсем рядом — в двух шагах?

В глазах Анатолия Анатольевича мелькнуло понимание:

— Мандраж? — сочувственно спросил он.

— Да нет, командир, — без всяких эмоций возразил прапорщик, — никакого мандража. Так, сны непонятные снятся. И каждый раз неприятное ощущение, будто за углом притаилось нечто страшное, неисправимое. Во сне трясет, а просыпаюсь — и ничего. Разумом понимаю: оно меня ждет, а страха в душе нет, есть безликое ощущение неизбежности конца пути. Это как данность — это будет, и все. И не исправить. А раз не исправить, к чему тогда переживать?

Подполковник нахмурился, какое-то время молчал, в задумчивости скребя подбородок:

— Я как-то общался с безнадежно больным человеком: «Знаешь, — сказал он, — ожидание смерти может быть по-своему притягательным. Правда, — тут же поправился он, — боюсь, оно не покажется таковым, когда смерть окончательно возьмет за горло». Не знаю, что чувствовал этот человек в момент смерти, но думаю, по второму пункту он, вероятно, был прав. Вероятность смерти и близкая неизбежность смерти — суть разные вещи. Кого-то нож, поднесенный к горлу, пугает больше, чем свистящие пули, кого-то наоборот. Все зависит от ситуации, от ощущения этой самой смертной близости. Ты идешь в атаку под пули, но в душе надеешься на лучшее, а если тебя поставили у стенки и надежды нет? Если нож уже вгрызается в кожу твоего горла? Вероятность и неизбежность — совсем не одно и то же. Две меры на весах судьбы.

— Да не об этом, — Маркитанов с досады махнул рукой, рассердившись на непонятливость собеседника. — Я в жизни несколько раз встречал парней, которые рассказывали мне о предчувствии близости своей смерти и вскоре погибали. Вот и у меня сейчас такое…

— Рассказывали, говоришь? Погибали? — едва ли не смеясь, переспросил подполковник. — И таких погибших сколько? Два? Три? Пятеро? А сколько тех, кто рассказывал о страшных предчувствиях и оставался цел и невредим? Таких парней в разы больше. Но мы этих людей не помним. Объяснение просто: наше сознание фиксирует сбывшиеся факты, забывая десятки, сотни не сбывшихся предчувствий и примет.

— Может, и так, — неохотно согласился Маркитанов, — но гложет меня что-то. Наверно, старею, — во второй раз то ли всерьез, то ли шутя сообщил он и тут же сделал вывод: — Уходить надо из армии.

Его собеседник вновь задумался:

— В этом я не советчик, — наконец ответил он, — нет желания служить, уходи. Я вот собираюсь работать еще долго. И никаких предчувствий.

— Везет, — в голосе прапорщика прозвучал оттенок сарказма. И тут подал голос удивительно долго молчавший Лобов.

— А куда нас ведет дорога? — спросил он.

— В некий оазис, находящийся в песчаной пустыне Эдейен-Убари, — охотно принялся пояснять Анатолий Анатольевич, словно стремясь поскорее уйти от мыслей, навеянных беседой с прапорщиком. — Замечательная пустынька — сплошной пляж, растительности нет, осадков аж целых десять миллиметров в год, барханы, барханы, барханы. Но мы так далеко в ее просторы не полезем, наш оазис на окраине. Рядом с оазисом небольшое озеро. Соленое — боже упаси. Когда-то здесь поваренную соль добывали. Может, и сейчас добывают, Идигер не сказал. Но думаю, вряд ли. С началом войны многое поменялось.

— А почему именно туда? — продолжал потакать своему любопытству капитан, а может, просто для более приятного времяпровождения.

— Пикапчик наш туда ускакал, — пояснил подполковник, но капитан не унимался:

— А это-то откуда известно?

— Сорока на хвосте принесла, — Анатолий Анатольевич хотел отделаться ни к чему не обязывающей поговоркой, но передумал: в конце концов, секрета в имеющихся у него сведениях никакого не было. — Идигер еще ночью, когда мы спали, своих людей во все концы Гадамеса и окрестностей разослал. Вот они его и выловили…

— Кого его? — перебил рассказчика все тот же Лобов.

— Погоди, торопыга, — осадил его Анатолий Анатольевич, — все расскажу, но по порядку. Вы дрыхли, а меня разбудил наш дорогой хозяин, его глаза были выпучены и светились от счастья. «Эфенди, — воскликнул он, пытаясь передать мне все свои эмоции, насколько это было возможно сделать шепотом, — мы нашли одного спасшегося игиловца! Он успел уползти, пока вы кончали остальных. Он знает, куда уехал сбежавший. Их отряд оборудовал базу — место отдыха на границе