Их было десять - Александр Александрович Тамоников

своими командирами вы отправитесь на участки обороны, где вам поставят боевую задачу.

Началась перекличка и распределение личного состава по взводам, ротам и батальонам. Звучали фамилии, прибывшие делились на группы и пешком отправлялись в расположение своего подразделения.

Фамилию Шубина выкрикнул высокий лопоухий старлей. Когда разведчик подошел к нему поближе, парень представился:

– Старший лейтенант Ключевской, командир двенадцатой стрелковой роты. – Он замялся на несколько секунд, смущаясь перед своей разношерстной командой.

И было отчего: ему, совсем еще молодому командиру, бойцов собирали поспешно: случайный набор дал ему людей, которые были значительно старше его по возрасту. И он теперь не понимал, как ему обращаться к ним, и даже стеснялся командовать.

Усатый старшина приободрил лейтенанта:

– Ты не пужайся. Мы же в армии, ты командир, значит, командуй, а мы тебя послухаемся. Мы ж за дисциплину, за устав.

Старший лейтенант откашлялся и выкрикнул:

– Стройся!

Бойцы выстроились в шеренгу, а потом по команде гуськом зашагали за своим командиром. Полчаса петляний между деревьями – и они оказались неподалеку от линии окопов. Еще приближаясь к месту своего расположения, бойцы услышали выстрелы и грохот. С каждым шагом внутри все сжималось от страха и понимания – враг совсем рядом. Последние метры они преодолевали бегом, согнувшись, и, наконец, с облегчением выдохнули, когда кубарем, один за другим, скатились в неглубокий окоп. Хотя огонь немцы вели неприцельный и был он больше для устрашения, ужас от близкой опасности мгновенно затаился внутри людей.

Кто был поопытнее, старался не обращать внимания на треск и уханье, что разрывали воздух над головой. Нет смысла шарахаться от каждого звука, надо сосредоточиться на обстановке и быть готовым к бою. А вот новичкам, что впервые оказались на передовой, пришлось трудно. Они дергались от непривычного грохота, крутили головами, все время ожидая опасности. Им казалось, что вот-вот фашисты пойдут в атаку. Новенькие с удивлением посматривали на бывалых, изумляясь их выдержке.

Капитан Шубин внимательно слушал старлея, одновременно отмечая, что немцы не собираются атаковать. А вялая стрельба – это только меры предосторожности, предупредительный огонь, который должен щекотать нервы на наших позициях.

Тем временем старший лейтенант Ключевской объяснял задачу:

– Наблюдаем за противником, огонь на поражение не открываем, только на подавление по моему приказу. Наша задача – действовать в том случае, если немцы вдруг начнут атаковать. Основной удар – восточнее нас, в десяти километрах. Противник задействовал тяжелую технику и начал танковую атаку. Туда сейчас направлена артиллерия и все противотанковые средства. Наши товарищи бьются изо всех сил, удерживая линию обороны. А мы здесь на своих позициях нужны, чтобы не дать немцам уйти левым флангом. Сейчас распределю вас по окопам, кто-то останется в резерве, чтобы сменить потом караульных. В общем, ждем в боевой готовности приказа командования, чтобы при необходимости отразить немецкую атаку.

Ключевской повел солдат по окопчикам, распределил по огневым точкам.

Шубину молодой командир объяснил:

– Товарищ капитан, вы пока в запасе. Там, с остальными товарищами, вы, как опытный боец, могли бы провести… ну, навроде собрания. Моральный дух поддержать, а то тяжело им на передовой, некоторые первый раз. Я тоже первые дни так боялся, все мне казалось, вот-вот убьет. А от страха голова совсем не работает. Уж вы-то знаете, как важно сохранить боевой дух и трезвую голову. Если пойдем в наступление, мне не паника нужна, а осмысленные действия.

– Хорошо, – согласился Глеб с его просьбой, хорошо понимая, что многие из прибывших напуганы передовой и нуждаются в поддержке кого-то опытного.

А потом все же решился на личную просьбу, вспомнив о белоснежном подарке, что ждал своего часа:

– Скажите, а связисты далеко отсюда?

Лейтенант прикинул в уме:

– Да около километра узел связи, ближе к линии обстрела. А что такое? Надо передать сведения?

– Нет… – Капитан не сразу решился объяснить свою просьбу. Они на передовой, а он с такими глупостями.

– Мне отлучиться туда нужно. Буквально туда и обратно, я сразу же вернусь. Девушке надо передать теплую вещь, она замерзнет. Связистка, она… я… забрал у нее, вот вернуть надо.

От смущения Глеб сбился: он не мог объяснить свою вину перед Галиной, не решался рассказать старшему лейтенанту про ту ночь и теплоту, что случилась между ними за короткие часы.

И вдруг у Ключевского заблестели слезы в красных от недосыпа глазах:

– Девушка – это очень важно, идите! Обязательно идите, товарищ капитан! Я… у меня тоже девушка, любимая, санинструктор… Люда. Ее убили. Умерла, а я даже не успел с ней попрощаться. Если бы я знал, то придумал бы что-нибудь. Записку бы ей отправил, сбежал! Пускай хоть штрафная рота, но я сказал бы ей, если смог… увидел бы… Простите!

Ключевской отвернулся в сторону, скрывая свою боль. Потом он вдруг повернулся к сырой земляной стене и застонал. Трех суток не прошло, как ему передали записку, что Людмилы не стало. А знакомы они были всего три месяца, с того момента, как она стала санинструктором в их батальоне. Но Артему Ключевскому хватило тогда одной минуты, чтобы влюбиться в короткие темные кудряшки и скромную улыбку. «Людочка», как называли ее раненые, поначалу растерялась, когда в полевой госпиталь, в скромную палатку с крестом, вдруг ворвался долговязый лейтенант.

Не обращая внимания на окровавленные повязки и стоны тяжелораненых бойцов, он вдруг твердо сказал:

– Я не знаю, как вас зовут, ничего про вас не знаю. Я вас увидел только что, когда вы выходили на улицу за водой. Но я уже знаю, я уверен, что вы прекрасны, вы идеал! И я знаю, что полюбил вас тотчас же, как увидел. Можете смеяться надо мной, гнать меня, но в моем сердце вы теперь будете навсегда.

Раненые замерли, прислушиваясь к разговору, некоторые даже заулыбались. Не смеялась одна лишь Людочка, она кинула внимательный взгляд на пылкого поклонника и вдруг замерла. Да, высокий и совсем не статный, смешно торчат большие уши из-под офицерской фуражки. Но вот его глаза – они так сияли! А как он говорил – будто из книжек, которые Людочка обожала. И она, не обращая внимания на пристальные взгляды, спокойно ответила:

– Спасибо. Зовут меня Людмила. А вас?

С того дня с восхищением и радостью о них говорил весь батальон. Любовь, нежная и трепетная, расцвела словно редкий цветок, который удивительным образом выжил в жутком котле войны. Каждый старался помочь влюбленным, как мог. Вот только в гуще боевых будней непросто ухаживать или ходить на свидания, а если уж сказать точно – совсем невозможно.

Людочка сутками дежурила в госпитале, рискуя жизнью,