Их было десять - Александр Александрович Тамоников

провода. Я плачу, кричу, ругаюсь на кабель, а он… рвется и рвется! И так всю ночь… засыпать иной раз страшно. Да и утром девчата ворчат, что я кричала или плакала ночью – обрыв, обрыв!

Глеб был вне себя от смятения и не знал, как утешить девушку. Он размочил в чае краюху хлеба, сверху накрошил рафинад и протянул собеседнице:

– Вот, это вместо конфет! Очень вкусно, попробуйте, если глаза закрыть – будто пирожное ешь! Меня так тоже бабушка научила.

Галя доверчиво прикрыла глаза и откусила кусок. Она тщательно прожевала, проглотила и восхищенно заметила:

– Ой, и правда, как пирожное! – Распахнула большие глаза. – Какая у вас бабуля выдумщица. – Девушка улыбнулась, позабыв на секунду о тяготах войны и о потере любимой шали. Восхитилась вслух: – Вот ведь, умели же они выкрутиться, такие умницы! Все знали – и как лечить, и как накормить вкусно!

Глеб вдруг расхохотался от нахлынувших воспоминаний:

– Я ее маленький «баба Каша» называл! Не мог выговорить «баба Катя», вот и переиначил. Она подругам своим рассказывала, это я так люблю ее кашу, что даже имя ей новое придумал. Ох, она так смеялась, баба Каша! И готовила, правда, очень вкусно!

Следом звонким колокольчиком зазвенела Галя, от ее смеха будто искры рассыпались по темным углам. В блиндаже стало еще теплее и уютнее, уже ничто не напоминало, что это узел связи. Обычный дом, обычный ужин знакомых людей, которые заболтались друг с другом до ночи и позабыли о времени и сне.

Капитан Шубин и сержант Конева действительно не заметили, как досидели под разговоры и горячий чай почти до рассвета. Когда солнце уже принялось расцвечивать горизонт розовым и золотым и разогнало над позициями ночной сумрак, Галина спохватилась:

– Ой, все болтаем и болтаем. Мне же надо сводки принять!

Она снова уселась к аппарату, а капитан собрал посуду, ополоснул ее в знакомом закутке. Когда он вернулся назад, в комнате уже возился с бумагами дежурный офицер. При виде разведчика он замялся:

– Товарищ капитан, вам не сообщили? Вас временно включили в состав четвертого стрелкового батальона, он расположился в двенадцати километрах отсюда, на левом фланге линии немецкой обороны. Будете поддерживать наступление танковых частей на вспомогательном ударе на участке Шестаковка – Мухортовка.

– Есть присоединиться к действующей части.

Капитан кивнул, чтобы не смущать дежурного офицера. Он понимал, почему тот с опаской сообщил о временном переводе. А ну как знаменитый разведчик возмутится и откажется участвовать вместе с пехотой в наступлении, потребует, чтобы ему поручили его службу.

Но капитан даже и не подумал протестовать, только уточнил:

– А где батальон сейчас? Командир в курсе? Как туда добраться?

Дежурный покопался в кипе бумаг:

– Да где же он? Вот, нашелся! – он протянул капитану узкий желтый лист бумаги. – Вам сейчас, значит, за довольствием, за формой и оружием на склад. В четыре вечера грузовиками пополнение будут отправлять на передовую, вместе с ними и поедете. Ну, а там уж сориентируетесь, батальон двое суток как выдвинулся на тот участок, уже не догнать. Так что вам сейчас на склад.

– Паек я уже получил, а остальное в оружейке.

Глеб неловко сгреб консервы, ему некуда было сложить промасленные банки. Он хотел было отдать их Галине, ну хоть какая-то компенсация за испорченную вещь. Но не решился подойти: девушки из узла связи уже стояли на общем построении, передавая друг другу дежурство. Шубин внимательно всмотрелся в тонкую фигурку, которая жалко сутулилась от утреннего озноба в прохладном помещении. Дверь без остановки открывалась и закрывалась – прибывали посыльные, командиры подразделений – с наступлением нового дня их общий ночной уют выветрился сквозняком словно дорогой сон.

Капитану ничего не оставалось, как с довольствием в руках выйти из блиндажа, где начинала бурлить привычная суматоха.

Глеб двигался по ходам сообщения и думал только об одном: где ему достать пуховый платок или шаль для Галины. Некрасиво вот так оставлять девушку без необходимой для нее, тем более любимой вещи, на улице все еще стоят морозы, и теплая вещь ей непременно пригодится.

Задача невероятно трудная – добыть посреди войны пуховый платок, это почище, чем взять «языка». Эту мирную вещь не купить, не отнять, не заказать, она – редкость для сурового военного времени. Фашисты отняли у людей все.

Склад находился в прифронтовом городишке, разбитом немцами. Шубин добрался до места пешком и скоро уже шагал по пустым улицам задумчивый, крутил головой по сторонам, высматривая хоть кого-нибудь из оставшихся мирных жителей. Вдруг удастся разузнать или выменять паек на какую-нибудь куртку или жилет, а может быть, носки. Пускай не совсем то, что нужно, зато замена Галиной потере.

Неожиданно из-за неприметных ворот прямо на дорогу темным клубком выкатилась сухонькая старушка и бухнулась перед Шубиным на колени:

– Богом молю, сынок. Дай одну баночку, внучку накормить. Пятый день без еды сидим, по соседям уже просила – у всех так. Она прозрачная у меня с голоду уже стала, одни глаза остались, даже не встает от слабости. Стыдно просить, но деваться некуда, жизни в ней вообще не осталось.

Глеб, ошарашенный ее просьбой, сунул в тонкие, как птичьи лапки, руки старушки все банки сразу:

– Вот, держите, забирайте все! Берите!

Пожилая женщина, не веря своему счастью, прижала богатство к груди:

– Неужто это все мне, а? Как же это? Ох, теперь мы спасемся! Спасибо! Спасибо, дорогой ты мой человек! Как тебя звать? Я за тебя всю жизнь молиться буду. Отведу молитвой смерть, болезнь – все отведу. Вымолю для тебя жизнь долгую и счастливую. Спас ты нас, спас от костлявой. Ведь я уж помирать собралась. Думала, выйду на улицу, не найду сегодня еды, так и лягу рядом с внучкой! Вместе погаснем с ней, как две свечечки, что мучиться-то. Зима не сошла еще: ни в лесу, ни в поле, ни на огороде ничего нету. Только и остается, что принять судьбу свою.

Глеб поднял старушку с земли:

– Ты что, мать, нельзя так! Фашистов прогнали, а ты помирать собралась! Сейчас самое время жить, мирная жизнь только начинается! Ты уж потерпи! Скоро и продукты привезут, все привезут! Ты давай, не падай духом.

Старушка с ним не спорила, молча семенила рядом. Она тряслась от волнения, прижимая нежданный подарок к груди, все еще не веря в свое спасение. Она только обливалась слезами в ответ и крестила своего спасителя.

Не надеясь на удачу, Шубин все же спросил у нее:

– Молиться – это дело твое, конечно, мать. Я в Бога не верю,