Человек в прицеле - Александр Александрович Тамоников

Шелестов не думал, что это мог быть тот самый человек, которого они ищут. Просто расспросы о чужих, незнакомых людях стали его привычкой вот уже как несколько дней назад. Он машинально сунул руку в планшет и достал фотографию, которую они изготовили в криминалистической лаборатории. Зная, как описывали шинель незнакомца, который передавал саквояж с компонентами бомбы своему агенту, его рост и фигуру, оперативники пришли к выводу, что рост и фигура Сосновского подходят под описание, и, найдя подходящую шинель и шапку, сфотографировали Сосновского так, чтобы не было видно его лица.

— Да, похож, — кивнула одна из женщин. — Статный такой, прямой. Сразу видно, что начальник. А на лицо так и не узнаю, не видала лица, только со спины и видела.

— А как часто он приходил?

— Да я его всего два раза-то и видела, — пожала плечами женщина, с грустью глядя на дверь комнаты умершей, опечатанную участковым. — Один раз он вечером как-то приходил. Я его видела, когда он уже по лестнице вниз спускался поздно вечером. А в другой раз, уже после ее смерти, тыркался в дверь, а когда мои шаги услышал, сразу ушел. Странный человек. Видел, что дверь опечатана, что старушка не открывает, — хоть спросил бы кого, что случилось. И на похороны не пришел.

Выяснив, что кто-то еще мог видеть этого неизвестного в шинели и без погон, Шелестов решил наведаться в старый дом завтра. Очень странная история, очень много вызывала она вопросов. И еще больше подозрений вызывало совпадение внешнего вида разыскиваемого человека с этим странным гостем старой учительницы. Неужели фашистским агентам свойственны такие движения души? Или дело в другом? Подумав, Шелестов все же позвонил Кондратьеву:

— Степан Федорович, ты не смог бы завтра подъехать опять к дому той старушки, Марии Ивановны? Хотелось бы все же попасть в ее комнату. И возьми с собой все необходимое, чтобы потом дверь снова опечатать.

На следующее утро Шелестов в сопровождении майора Кондратьева и местного участкового, здороваясь с соседями, остановился у квартиры Марии Ивановны. Участковый, немолодой старшина милиции, достал из полевой сумки ключ, собрался сунуть его в замочную скважину, но Кондратьев поймал его за руку.

— Стой, Петрович, стой! — проговорил он и присел перед дверью на корточки. — А печать-то отклеивали. Заходил кто-то в комнату…

Шелестов вместе со старшиной присели рядом. В самом деле, полоска бумаги с печатью, которая была приклеена к дверному косяку и к самой двери, была на месте, только печать на ней была не отделения милиции, в котором служил участковый, а какой-то сельхозконторы. Сразу и не поймешь, если не присматриваться. Участковый вопросительно посмотрел на Шелестова, и тот согласно кивнул: «Вскрывай!»

Что Максим ожидал увидеть в комнате старой учительницы? Наверное, типичную для военного времени картину: промерзшую комнату с облупившимися стенами, скудную мебель (железная кровать, сундук, шаткий стол), следы голода — пустые банки, мешочек с сухарями. Он предполагал, что старушка, как многие одинокие в те годы, жила в нищете: ветхая одежда, газеты вместо одеяла, икона или портрет Сталина в красном углу. Книги, если были, — потрепанные учебники или собрание сочинений Ленина. Возможно, следы попыток согреться: печка-буржуйка с золой, обгоревшие доски вместо дров.

Но то, что увидел оперативник, буквально поразило его. Несмотря на войну, комната была очень чистой: натертый до блеска паркет, заштопанные, но аккуратные занавески на окнах. В углу печка-буржуйка, но сжигала учительница в ний не книги, а настоящие дрова — участковый указал на следы щепки на полу. Видимо, соседи, а может, еще кто-то, тайком подкидывали старушке топливо для печки.

Больше всего Шелестова поразили стены. На чистых, аккуратно беленных стенах кроме портрета Сталина и Макаренко висели десятки детских фотографий и писем. Под каждой даты: «Погиб под Сталинградом, 1942», «Умерла в блокаду». Это были ее ученики. На столе лежал открытый дневник с последней записью: «Сегодня принесли письмо от Тани. Выжила. Значит, не зря…» На подоконнике несколько книг по литературе, книги для чтения в младших классах, томик Пушкина. Шелестов перебирал книги, и тут ему попался альбом с детскими рисунками. Страшные рисунки, страшные даже для взрослого человека: самолеты с крестами, горящие дома, люди… И под каждым рисунком год — от 1941-го по 1944-й. Война глазами школьников.

— Здесь что-то искали, — тихо сказал Кондратьев. — Посмотрите альбом с фотографиями. Старушка явно очень аккуратная, а здесь много фотографий выскочило из уголков, просто валяются, а две с загнутыми углами. Я бы сказал, что их по торопливости смял тот, кто искал тут что-то вчера. И в комоде кто-то рылся. Перевернуто все в ее нехитром скарбе. И на столе…

На столе рядом с пузырьком с лекарствами аккуратно лежали тетради с проверенными сочинениями. Они были подписаны учащимися разных школ. Значит, Мария Ивановна берегла самые дорогие ей работы учеников. Старушка, даже умирая, исправила ошибки красным карандашом. Тетради кто-то в спешке листал, две вообще валялись на полу. В углу сиротливо поблескивал маленький колокольчик — таким в начальных школах детей собирали на уроки.

— Да, — покачал головой Кондратьев, — ты, старшина, привык, поди, к смертям одиноких стариков в запустении и одиночестве. А эта комната — не убежище отчаяния, а фронт борьбы за человечность. Это же поразительно, как она жила — среди пепла войны смогла сохранить в себе учительницу, которая до конца верила, что ее уроки согреют других, даже когда погаснет буржуйка.

У порога со скорбными лицами топтались три женщины из соседних комнат, двери которых выходили в общий коридор. Они тихо перешептывались, говоря о том, что соседка так и не успела приготовиться к смерти. Да разве к ней приготовишься? Остановилось сердечко, и все…

— И платье я ей не успела пошить, — качала головой седовласая женщина в очках с толстыми линзами, на шее которой висел клеенчатый сантиметр. — Мария Ивановна так хотела, чтобы похоронили ее в таком же платье, как на той фотографии.

— На какой?

— Так она мне старое фото дала, на котором она со своим учеником сфотографирована. Ей очень нравилось это платье. Я уж не знаю, чем она этого парня выделяла, но этим фото очень дорожила.

— И оно у вас? — осторожно спросил Шелестов.

— Да, — как-то неуверенно ответила женщина.

Шелестов подошел к ней, осторожно взял за локоть, отвел в сторону и тихо, старясь быть убедительным, сказал:

— Поймите, пожалуйста, это очень важно! Кто-то ночью вскрыл комнату Марии Ивановны и что-то здесь искал. Может быть, именно эту фотографию. Вы же говорите, что она очень ею дорожила.

— Она даже просила никому