Спартачок. Двадцать дней войны - Владимир Борисович Журавлев

дней обнаружат, арту наведут, скорректируют и за неделю выбьют состав. Точно так, как сделали с предшественниками.

— И что теперь? — дрогнувшим голосом спросил замполит.

— Да ничего, — с философской безмятежностью отозвался майор. — Это война, Витя. Через полторы недели пришлют сюда еще роту, и все дела.

— Э, нет, у меня дети, мне вернуться надо обязательно…

— Можно достать базу высотников, — негромко сказал Грошев. — Я примерно определил ее нахождение.

— Через эфир посмотрел? — скептически спросил майор.

— Через эфир не смотрят, возмущения в эфире смотрят. Коптера сгонял. Трофейного.

— А ты и дроноводом умеешь? — неприятно удивился майор.

— Естественно. Офицер должен уверенно обращаться с любым оружием, разве не так?

Майор крякнул. В затруднении почесал заросшую щеку.

— Далеко ползти. Устану — на себе потащишь, ясно?

— Шкапыч, в этот раз ты не идешь, — твердо сказал Грошев. — Но напарник мне нужен. Пулеметчик. Это урок, понимаешь?

— Понимаю…

И уставился на замполита.

— Э-э, ты чего⁈ — заволновался тот.

— Жить хочешь? — ласково спросил майор. — Вижу, что хочешь. Хочешь, но молчишь. Не вынесем высотников — нам миндец, понимаешь? Ты коммунист? Нет? Все равно — коммунисты, вперед.

Глава 6

День восьмой

Сухая полынь хрустела под ногами предательски громко. Замполит представил, как жесткий стебель гнется вниз, натягивает невидимую в темноте растяжку, и ему стало дурно. Но минута летела за минутой, а взрыва не было. Он наконец сообразил, что Грошев идет первым, и если на маршруте поставили растяжку, он ее и словит. Стало немножко легче. Особенно когда набрал безопасную дистанцию. Но пришли другие мысли. Вот туранский наблюдатель отставляет в сторону кружку с горячим кофе, лениво крутит настройки активных наушников… меняется в лице и тянется к крупнокалиберному пулемету. Замполиту снова стало дурно. А если представить, что в темноте тихонько шелестит винтами убийца-дрон, которого не заметил чертов коммуняка… ну не бог же он, не безупречный! — и что захват уже раскрылся, и взрывчатка устремилась к земле…

— Не отставай! — раздался громкий и недовольный голос.

— Тихо! — прошипел замполит и сжался. — Вас чему учили⁈ На задании — держать дистанцию и соблюдать тишину! А ты орешь!

— Чему учили? — по-прежнему громко откликнулся Грошев. — В основном бояться собственной тени. Я так думаю. Прибавь шагу, чтоб я не орал.

Замполит беззвучно выругался и прибавил шагу.

— Вас учили… вас, дятлов, учить беречься!

— Оно все правильно, — задумчиво согласился Грошев. — Но понимаешь, какая штука: в собственном тылу шарахаться по ямам от каждого скрипа — так победители не ходят. Вы уже проиграли, заранее. Сами себя зашугали. Вон там, в пяти километрах от нас, сидят в окопе туранские наблюдатели. Пьют горячий чай, смеются, анекдоты травят, как кыпчак попал в плен к СС. Вот они нас не боятся. А ты идешь их убивать и уже умираешь от страха. У тебя ноги подгибаются, я вижу. Ты уже сдался.

— Потому что у них дроны!

— На их дроны найдется наша РЭБ! Не ссы, капитан, в эту ночь я твоя РЭБ. Иди за мной, и все тебе будет. И мина под ноги, и сброс в зубы.

Замполит выругался. Выдохнул. Стало легче.

— Я их слышу, — уже серьезно сказал Грошев. — А дроны вижу. Так же, как и мины. Рыхлая земля немножко иначе фонит в эфире. Пока что идем спокойно, опасности нет.

— Слышишь? На пяти километрах?

— Округленно на пяти. Если точно — три, двести.

Снова бесконечный шелест травы под ногами. Когда-то здесь были поля. Но за три года войны все заросло бурьяном.

— Тебе хорошо! — буркнул замполит. — Все видишь, все слышишь, стреляешь без промаха, аж жуть берет. И требуешь, чтоб простые люди тебе соответствовали! А это невозможно!

— Я не умею ничего сверх того, что доступно вам с помощью РЭБ, станций наблюдения, тепловых прицелов и зенитных пулеметов. Антитеплак, кстати, поправь, светишься.

Капитан сердито запахнул трофейный плащ. В сотый раз объяснять тупому бойцу, что у страны нет и еще долго не будет возможности обеспечивать фронт современными средствами войны, не хотелось. Потому что коммуняка был убежден, что у страны такие возможности имеются. Что самое противное, он был прав.

— Забавно, — миролюбиво сказал в темноте Грошев. — Миры разные, а обвинения те же. Но нас в основном за моральное превосходство ругают. Мол, вам-то хорошо, вы в идеальных условиях родились, а вот у нас половина воры, другая половина тупые садисты, сами попробовали бы с таким контингентом создать справедливое общество!

— А разве не так? — буркнул замполит. — Я где-то читал, что коммунистические наклонности определяются вообще биохимией человека. Вы-то наверняка уже всех генетически неправильных вышибли, вам просто!

— Ну глупость говоришь, капитан. А еще высшее образование. Генетика человека устроена таким образом, чтоб на выходе давать устойчивое разнообразие, это давно известно даже у вас. Это обязательное условие выживания общества, между прочим. Слышали мы про твою теорию, «окситоциновая цивилизация» называется. Чушь полная. Окситоцинщики — крайне неуживчивые ребята вообще-то, вся мемуарная литература о том. Талантливые, неординарные, с оригинальным мышлением — они все конченые говнюки. Из интереса почитай воспоминания о наших великих физиках, о великих артистах, поэтах — убедишься. Но даже если б получилось выделить ген коммуниста и отсортировать по нему людей для общества будущего, в следующих поколениях снова вылезет все разнообразие человечества, так устроена наша генетика. Монохромное общество не умеет приспосабливаться к изменяющимся условиям жизни и крайне неустойчиво внутри себя. Да ты как замполит должен понимать. Что будет, если собрать в один взвод только лидеров?

— Передерутся, — буркнул замполит неохотно. — Потом стрелять начнут. И как тогда вы? У вас рождаются такие же эгоисты, завистники, подлецы и скандалисты — как вы с ними?

— Я ж уже объяснял. У нас адаты. Твердые нормы жизни, за исполнением которых бдительно следит каждый коммунар.

— Мерзавцев больше, это я точно знаю, на себе испытал! Почему числом вас не задавили?

— Это ты точно ошибаешься. Не больше. Активных сволочей — четыре процента, как и везде. И нас — четыре процента. Пока что побеждаем. Но жизнь у нас веселая и шумная, что есть, то есть. Рубимся в сетях, аж сервера горят. А основная масса людей, как и везде, приспособленцы.