Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов

дали и позволили каждый вечер телевизор смотреть совместно со всей ненормальной гоп- компанией в специальной комнате отдыха, где росли фиалки в горшочках и финики в кадках.

Но у Вовы имелись две отдушины, гасившие гнев праведный внутри. Танька Романова, которая отвлекала от раздумий так, что Тихонов иногда забывал даже своё офицерское звание. Второе, отвлекающее от мрачных дум — искусство. Послушает Володя с утра прелюдию и фугу ми бемоль минор Баха и целый день — в восторге. Все гадкие мысли перешибают волшебные звуки органа с пластинки Ташкентской студии звукозаписи.

Но Малович не был столь утончён. После работы и домашних дел он читал серьёзные книги по электротехнике. До милиции работал электриком и на пенсии собирался на свои средства построить возле Тобола городок электрочудес. Думал продать всё лишнее, что пенсионеру уже не надо, накопить денег и сделать так, чтобы в электрогородке свет шел отовсюду, даже из-под земли, и всё бы там электричеством автоматически открывалось, закрывалось, птички электрические чтобы летали с песнями да роботы-электропродавцы бесплатно кормили бы народ мороженым с пирожными, поили всех виноградным соком и лимонадом «крем-сода». Но эту мечту он видел удалённой. А Тихонов мог укрепляющую нервы музыку слушать хоть пять раз в день.

Шура, в связи со смешным и неправильным приговором маньяку Спицыну,

чувствовал себя так же отвратительно, как ребёнок, которому обещали папа с мамой подарить за хорошую учёбу велосипед «ЗиФ», а купили только тёплые носки и книжку «Сказки народов Африки». Умом-то он понимал, что по закону обошлись с психически больным Толей Спицыным верно, но душа приговор не принимала. Маньяк обязан был хлебнуть единственным глотком океан горя и исчезнуть из жизни от пули в затылок, намазанный зелёнкой в подвале тюрьмы. И это разногласие между законом и справедливостью разорвало в нём все чувственные струны. Месяц и неделю, считай, он почти не ел, не пил и не ездил во Владимировку к отцу с матерью, чтобы отвлечься, выпить с батей первача и полежать в предбаннике после парной под связкой душистых берёзовых веников. Душа его болела, а плоть сжалась и онемела. Не чувствовала ни ветра плоть, ни солнца, ни ласковых рук Зины, ни домашнего уюта вообще.

— Маловича надо вынимать из прострации, — уже в конце декабря дошло до командира Лысенко. — Иначе Шура отупеет, начнет мычать и пойдёт пастись на снежные луга за речкой как бык, которого не волнуют даже молоденькие тёлки в стаде. Ему бы только лежалую траву выкопать из — под наста. Вот и вся радость.

Он позвал Шуру свежим предновогодним утром в свой кабинет и закинул удочку на самое рыбное место.

— Александр Павлович, — сказал он небрежно и пробросом. — Давай совет свой. Один не могу сообразить. Тут дело одно новое. Запутанное, блин, как сама жизнь. И убийство, и кража драгоценностей, да еще и замаскированные под бытовые разборки. А на самом деле — очень редкий для наших краёв вид разбойного бандитизма. Вот и думаю — Ляхову его отдать или Кравченко?

Отдам Ляхову. Как думаешь?

Шура с каменным лицом глядел за окно на лысую ветку, в которой не было ничего, что могло бы глаз порадовать.

— Ляхов завалит дело, — медленно и без выражения произнёс майор. — Кравченко через неделю в «глухари» его скинет. Да и Тихонов не потянет. Мозгов не хватит. Танька Романова, зараза, все мозги ему вынесла.

— Да и ты сейчас не потянешь, — Лысенко сел что-то писать в блокнот. — Нет у тебя уж больше нюха волчары и его же злости. Ослаб ты, Шура, характером мужественным. Такой пустяк пустячный задавил в тебе настоящего волчину легавого.

— Чё за дело? — не расслабляя мускулатуры лица и нехотя откликнулся Малович. Он пялился на дерево, не отрывал тяжелый взор свой от ветки, которая от такого давления уже приготовилась обломиться.

— Да тебе невозможно будет его разматывать, — хитрый был командир Лысенко. — Тебя вроде бы как и нет в природе. Очертания твои вижу, а тебя как Шуру Маловича не чую в своём кабинете.

— Чё, говорю, за преступление? — Александр Павлович со скрипом шеи перенёс грустный взгляд на Лысенко. — Что там такого, чего мне ещё рановато поручать?

— Да без одной детальки маленькой вообще ерунда, — Лысенко произнёс это равнодушно и тускло. — Сегодня дежурный сводку принёс. Часа три назад ему позвонили жильцы дома номер четыре с улицы Мира. Женщину убили дома в восемь утра сегодня. Забрали все ценные вещицы. Золотое всё, серебряное, деньги из шкафа между простынями, три старинных иконы. Итого на общую сумму двадцать девять тысяч рублей. А иконы неизвестно сколько стоят. Но побольше, чем все цацки.

— А деталька — это что? Всё сама продала, деньги пропила и ножом себя по горлу?

— Нет, Шура. Муж убил. И всё спёр, — командир посмотрел на Маловича. В глазах майора блеснул тоненьким лучом тот интерес к событию, какой всегда был.

— Чё за муж такой дикий? — Шура сел на стул и покрутил на командирском столе пепельницу. — Он мог по одной цепочке или брошке за три месяца всё пропить. Она бы и не заметила. Похоже, «цацек» у покойной много было.

— У неё наследство богатое от родителей и дедов с прадедами. Так соседи сказали, — голосом сказочника продолжил подполковник. — Хотя и не утверждали наверняка. Тётка сама заведующей базой «горкоопторга» работала. Могла и приворовывать. Но дело не в тётке, а в том, что её грохнул муж, всё это сложил в мешок и смылся в неизвестном направлении. Короче — загадочное преступление.

— Я возьму, — Шура поднялся, — А то из-за этого маньяка тоже крыша съедет и уложат меня в простой дурдом, не специальный. И через год стану я заколотым аминазином дураком, которого даже на охрану ворот МВД не примут.

— Ты сперва подумай, — не успокаивался Лысенко. — Может не отпустит тебя твоя оторопь да грусть-тоска. Тогда ты ошибёшься и какого-нибудь невинного соседа под «вышак» подгонишь. А?

— Адрес давайте и пишите разнарядку на меня, — сказал Малович и его на глазах командира вроде кто незаметно подменил. Стоял перед ним прежний бравый Шура с горящими от желания глазами и ожиданием опасных приключений, отразившимся на всём его хищном лице «волчины позорного».

Через полчаса он уже был в адресе. По квартире ползали криминалисты и фотограф, который снимал труп и квартиру со ста разных ракурсов. Труповозы угрюмо ждали и курили папиросы «Север» прямо на кухне.

Следователь Зимин писал протокол свидетельских