Спартачок. Двадцать дней войны - Владимир Борисович Журавлев

не ворую, я справедливо распределяю! И вообще куда-то нас занесло. Давай лучше про баб! Вот, к примеру, порнографию у вас как запрещают, если государства нет? Тоже адатами?

— А зачем ее запрещать? — не понял Грошев.

— Это как⁈ — оживился майор. — А дети? А тлетворное влияние на умы подрастающего поколения?

— На умы подрастающего поколения сильнее всего влияет ложь! — сердито сказал Грошев. — Ложь, что непонятного? Ты в фильме о первой любви как обойдешь процесс раздевания, если он занимает главное место в переживаниях героев? А сложности разновозрастной любви как покажешь без этой самой «любви»? Выдумали себе проблем и бьетесь о них лбами! Если сумеешь снять высокохудожественно — вперед и с песней! А не сумеешь — в сетке заплюют и посещаемость ресурса уведут в ноль! Хоть заснимайся, смотреть никто не будет!

— То есть вы, коммуняки куновы, смотрите порнушки⁈

— Фильмы мы смотрим, отличные художественные фильмы, — буркнул Грошев. — А также спектакли и концерты. У нас понятия порнографии нет. Есть высокохудожественные вещи. Вот их и смотрим.

— Господин майор! — язвительно сказал замполит. — Отвлекись от баб! Я ведомости расхода боеприпасов закончил. Подпиши.

— О! — повеселел майор. — Молодцом! Вот это усидчивость! Я так не умею. За это надо выпить. Коммуняка, у вас с этим как? Как у кавказцев: запрещено, но втихаря ужираетесь? Или вообще не пьете?

— Почему не пьем? — не понял Грошев. — У некоторых вин очень неплохой вкус.

— Н-да? А как же с «водку пьянствовать, беспорядки нарушать»? Или вы там все вежливые, как кастрированные коты?

— Я сказал — пить, а не нажираться.

— Так… там же грань такая, трудноуловимая. Вроде только что культурно пили, а глядишь — уже нажрались, и пошли в общественные места озорными свиньями погеройствовать. У вас так не бывает?

— Бывает, — усмехнулся Грошев. — У нас вообще-то не все коммунары, хватает и безыдейных. Но у нас общество прямого действия. Увидел, что кто-то нарушает нормы общежития — обязан немедленно покарать безжалостной рукой. А безжалостная рука — очень, знаешь ли, успокаивающий фактор. Нажрешься, пойдешь в метро выеживаться перед операторами посадочных платформ — а тебя первый мимо проходящий грохнет и дальше пойдет.

— Как — грохнет? Без суда⁈

— А зачем суд? — не понял Грошев. — Стоит ушлепок, руками машет, девчонок-операторов оскорбляет — чего непонятного?

— Ну вы даете, коммунисты-фашисты, — пробормотал майор и поежился. — По вашим меркам меня уже раза три должны были обнулить… Подумаешь, в метро нарывался… это ж не со зла, просто по пьяни!

— Врет, — негромко сказал замполит и взялся за следующий отчет. — На словах коммунист, а на деле как все. Сидит вместе с нами на «ленточке», по норам прячется.

Грошев устало потер лицо и искоса глянул на замполита:

— То, что я в одну каску защищаю роту от ударов с воздуха, не считается? Между прочим, скоро защиты не будет, я не железный, вторую неделю сплю урывками.

— Не считается! — радостно подтвердил майор. — Ты у меня выполняешь штатные обязанности снайпера! Тебе положено нас защищать! А что стреляешь не вдаль, а вверх — ну, таковы реалии современной войны!

— Угу. И сейчас я, значит, должен воскликнуть «что я сделаю для людей⁈», вырвать сердце и осветить вам, дебилам, дорогу в светлое будущее? А в конце пути ты аккуратненько сердце мое притопчешь, чтоб пожара не случилось?

— Чего?

— Того. Классику знать надо, если дипломом о высшем образовании размахиваешь.

— А на кой кун она майору морской пехоты? Наша работа — резать-убивать!

— Классика — общая культурная база народа. То, что нас объединяет и делает русскими. В том числе.

— А сейчас я, значит, не русский⁈

— Ванька безродный ты сейчас, — вздохнул Грошев. — Косноязычный. Но я вас понял. Показать вам, как живет коммунар? Во-от, это начинает работать информация! Не зря я вам всем про коммунизм рассказываю, работает система! Тянетесь уже к свету… Пока что просто чтобы поглумиться, не более, но движение началось!

— Ты не уходи в сторону, — посоветовал замполит.

Но тут ахнуло близким разрывом, земля подпрыгнула, с шорохом посыпался за обшивкой грунт.

— Уроды! — зло сплюнул Грошев. — Какая тварь в роте раскочегарила печь так, что с пяти километров засекли⁈ Убью гадов! Вернусь с БЗ и убью!

— Какое БЗ? — удивился майор.

— Ну, вы меня на что подбиваете? Показать, как живут коммунары? А у нас принцип простой: коммунисты, вперед.

— Куда — вперед?

— Тебе не кажется странным, что мы, побеждающая сторона, шкеримся тут по норкам? — проникновенно спросил Грошев. — А туранцы, суки, глядят на нас с коптеров и потешаются? И живут, в отличие от нас, вольготно! Никто их не гоняет! А надо! Надо, чтоб это они под землю зарывались, а не мы!

— Ну-ну…

— По уставу у роты есть своя зона ответственности, — твердо сказал Грошев. — Наши полтора километра. В которой мы имеем право проводить собственные разведывательные действия. Ты, командир роты, имеешь такое право! Пройти разведгруппой и как бы случайно сжечь базу туранских дроноводов, а? Я их располагу по стартам уже вычислил, каких-то четыре километра по прямой.

— Запрещаю. Все, кто ходил, в поле лежат. А мне прикрытие с воздуха ну очень понравилось. По прямой — открытое поле под постоянным наблюдением противника.

— А мне покун на твои запреты. Ты просил, ты требовал показать, как живут коммунары? Показываю. Коммунисты, вперед.

И Грошев начал расстегивать броник.

— Убьют, — спокойно напомнил майор.

— Убивают дураков, а я умный. Сейчас ночь.

— А у туранцев теплаки, нам такие и не снились. Ты в поле вылезешь, и тебя сразу срисуют. И подгонят к голове самосброс. С термитной смесью. Гореть любишь?

— У них теплаки, а у меня мозги. Вон там у нас что? Не бурьян разве? Если на карачках — ни один теплак не засечет, разве что сверху, но коптера я на раз сниму.

— А наблюдатели?

— А наблюдателей по башке! Бесшумно!

— Ну-ну. Значит, бесшумно. Я вот так не умею. А броник снял зря. Он реально от осколков защищает.

— Мне больше километра ползти. Скорость — спасение. А если засекут — броник не убережет.

— Тоже верно, — философски согласился майор и