Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

в начале века, утверждал, что никакой «отдельной литературы» пониженного сорта для тех, у кого неразвит вкус, не нужно. Прекрасное, настоящее доступно всем, «…пока Пушкин продавался по 5 рублей за полное собрание сочинений, он был недоступен. Но когда я стал продавать всего Пушкина по 80 копеек, а Гоголя — по 50 копеек, то спрос на книги этих писателей превысил самые смелые мои ожидания».

Если это было справедливо для населения царской России, то разве мыслимо в наше время издавать миллионными тиражами литературу заведомо сниженного качества?

Революционность — это борьба за культуру для всех. Именно в этом идея горьковской «Всемирной литературы».

«Солноворот», «Хмель» и «Любаша», изданные в нескольких миллионах экземпляров, — это очень и очень много. Но, возможно, этого все-таки мало, чтобы судить о деятельности редакции «Роман-газеты».

Давать этой редакции какие бы то ни было рекомендации мы, конечно, не осмелимся. Но выразить вслух свое удивление — право каждого. И вот, пользуясь этим правом, удивимся, что нет в выпусках «Роман-газеты» романа Абрамова «Две зимы и три лета», ни второй книги «Полесской хроники» Мележа, ни «Привычного дела» Белова, ни «Кражи» Астафьева, ни «Созвездия Козлотура» Искандера. Несомненно, и в этих произведениях есть недостатки, но никто, надо думать, не сомневается в том, что это истинная литература, литература для всех.

Будем, однако, надеяться, что редакция все же стремится публиковать на страницах «Роман-газеты» лучшие литературные произведения современности, делая прекрасное доступным всем. И предъявляет к авторам высокие требования, без всяких скидок и уценок.

А что там делает давно забытый нами пассажир скорого поезда Москва — Ташкент?

О пассажире осталось сказать немного. В последний день своего пребывания в пути он решился открыть второй роман, купленный в киоске «Союзпечати»… Но не успел. Лежавшую на столике книгу распахнул ветер, ворвавшийся в неплотно затворенное окно.

Взгляд нашего пассажира упал на строки: «Напрасно пыталась Елена гальванизировать его стремление стать дирижером, говорила о его исключительном слухе, о способности расчленять оркестр на отдельные составляющие, рисовала картины заманчивого будущего».

Еще несколько страниц перелистал ветер: «Когда тебе выворачивают мозги и одновременно кладут на лопатки…»

Пассажир задвинул оконное стекло и забросил роман в сетку. Кем он был, наш пассажир, — учителем ли словесности, шофером, строителем или колхозником, — неизвестно. Известно одно: он любил родной язык. И хотя прекрасно понимал, что нельзя же судить о романе по одной, двум и даже пяти фразам, но читать ему все-таки расхотелось.

Он просто сидел у окна, курил, вздыхал, думал. И вот поезд замедлил ход, замелькали станционные строения, и чей-то бодрый голос произнес в соседнем купе: «Приехали!»

1969

СКАЗКИ БРЯНСКОГО ЛЕСА

«Повесть о моих друзьях-непоседах» — называется новое произведение Михаила Алексеева. Автор и друзья его объединены общей профессией и общей страстью к ужению рыбы. Эта страсть и желание спастись от городской суеты делают друзей непоседами. «Наш брат писатель принужден часто оставлять уютное житье в московской квартире и менять его на беспризорное мытарство где-нибудь в Брянских лесах, в том же Усухе, о котором поэт Сергей Васильевич Смирнов сказал как-то: «Усух есть советская власть минус электрификация». И верно, цивилизация обошла это и богом забытое место стороной».

Кто ж такие друзья-непоседы? Это известные литераторы. Автор решил рассказать читателю о том, как люди, имена которых он привык видеть в печати, ведут неприхотливую жизнь в крестьянских избах, трудятся над стихами и романами, удят рыбу, беседуют с населением… Не так-то просто жить в глухих местах после ставшего привычным городского комфорта! «…На подобный подвиг способен лишь литератор, подверженный рыбачьей или охотничьей страсти. Иначе бегство будет, но только уж в обратную сторону — из Усуха, скажем, в Москву».

Сейчас мы узнаем, как живут в нелегких условиях оторванности от цивилизации Н. Грибачев, поэт С. Смирнов, брянский поэт Илья Швец и сам автор М. Алексеев.

«Надо знать Грибачева: если вы уж избрали его в свои предводители… то будьте уверены — он сделает из вас рабов, он заставит вас вспомнить, что на свете существует такая, в общем-то неприятная, но необходимейшая вещь, каковую зовут дисциплиной».

«Раб» — это, конечно, преувеличение. Автор шутит. Прозвища, которыми он награждает Грибачева, тоже, видимо, шуточные: «командир», «командор», «наш учитель», «старший товарищ», «мастер»… Но дисциплина была заведена нешуточная, и это автор убедительно доказывает.

Друзья-непоседы обязаны подчиняться строгому распорядку дня. «Не было в этом распорядке дня только утренней и вечерней поверки, в остальном же режим был почти казарменный». «По графику этому первую половину дня мы должны проводить за рукописями, и только уж потом, отчитавшись перед командором, могли отправляться на реку или там на озеро».

Хотя перед командором не мальчики, а мужи, вполне зрелые литераторы, их заставляют вот даже в творчестве отчитываться. Как именно — автор не уточняет. Непременно ли надо читать вслух написанное? Или дозволялось просто сообщить: написал, дескать, сегодня столько-то? Но командор не верит на слово. Когда один из друзей, сбежав раньше времени на реку, оправдывался тем, что не нашел подходящей рифмы, командор устраивал ему «изощренную попытку — требовал сейчас же прочесть это незаконченное стихотворение. Тот читал, а наш учитель не оставлял от сочинения ни одного живого места».

«Пытка» — это, конечно, шутливое преувеличение. Однако стоит вообразить, как взрослый мужчина мнется и краснеет под неумолимым взглядом «холодноватых глаз мастера», как, запинаясь, читает свои неудавшиеся стихи, — становится ясно: не такое уж это преувеличение. Строг командор! И следит он не только за успеваемостью, но и за поведением друзей-непосед.

«Выпили по одной. Илья Швец вознамерился было налить по второй, но Николай Матвеевич демонстративно опрокинул вверх дном свою рюмку. Илья конфузливо убрал руку с бутылочного горла, вздохнул и первым вышел из-за стола».

Читатель догадывается, что и остальные непоседы последовали примеру Швеца: выпить по второй под взглядом командора не решился никто. Попытка выпить по второй была, однако, сделана позже, «в затишке», под укрытием ракитового куста, когда взор начальника был прикован к поплавку. Стоило, значит, на минуту выпустить этих шалунов из-под присмотра…

А сейчас мы увидим, что получилось, когда друзья-непоседы были однажды предоставлены самим себе.

«Было воскресенье. Хоть в графике нашем и не значилось выходных, мы все-таки один выходной устроили. Мы — это Сергей Смирнов, я и Швец, но только не Грибачев. Видя, что ему не справиться с коллективной самоволкой, он сразу же после завтрака удалился в свою избу и с подчеркнутой яростью затарахтел на машинке».

А вырвавшиеся на волю друзья убежали к речке, наловили рыбы и устроили пир. «…Мы провожали в себя одну рюмку за другой и очень