Карусель - Семен Теодорович Альтов

Не в силах сравняться с Нонной на прополке, Дзибель, умаявшись, ложился со стоном на траву и прятал голову в лопухи, зато березовые поленья колол куда сноровистее ее и траву для корма козе скоро косил уже не хуже.

Вечерами они сидели у ручья или гуляли.

— Кладовщица Тамара из вашей комнаты удачно вышла замуж, — рассказывал Арнольд Арнольдович. — Сначала за Василия, потом за Егора, а Марине кто-то показал несколько приемов борьбы, и теперь уже она ставит синяки своему Павлику.

Нонна смеялась.

— Ну, а на производстве как? — спрашивала она, если Дзибель вдруг замолкал:.

— Выпуск батончиков временно приостановили, — перечислял Арнольд Арнольдович, — в карамельном цехе внедряется импортная линия по выпуску сахарных петушков… Очень нужны специалисты… Уборщицу Артезианскую уволили и судили за хищение продукции. Оказывается, регулярно выносила шоколад.

Они смотрели, как солнце опускается за горизонт, потом Дзибель провожал Нонну до дома и шел беседовать с дедом Евгением, который давно уже с нетерпением поджидал его.

Ягод было много.

Они набрали корзинку и присели отдохнуть на поляне. Дзибель чертил прутиком по-песку, Нонна баюкала заснувшего у нее на руках ребенка.

— Вы уехали тогда так внезапно, — сказал Дзибель, — и даже адреса не оставили, но я все равно знал, что найду вас.

— Тихо! — Нонна приложила палец к губам. — Не разбудите малыша.

— Отпуск кончается, — еле слышно проговорил Дзибель. — Надо возвращаться… Нам надо возвращаться.

Он улыбнулся.

— Вот только комната у меня очень запущенная, одному вовек не убраться. Зато просторно — для троих в самый раз.

Выпрямившись, он смотрел на Нонну.

Налетел легкий порыв ветра, и верхушки сосен над ними зашумели.

— Нужно идти, — склонившись над ребенком, сказала Нонна, — а он не хочет просыпаться.

Дзибель взял малыша на руки и осторожно зашагал к деревне. Нонна шла на полшага позади и несла полную корзинку ягод.

Михаил Городинский

СТРАННАЯ МЕЧТА

Михаил Городинский. Автор рассказов, повестей, пьес и киносценариев. Сатирические произведения Городинского звучат со сцены в исполнении Сергея Юрского, Геннадия Хазанова и многих других актеров.

— Скажите, Миша, какая же причина толкнула вас к перу и бумаге?

— До тридцати толкала мечта стать писателем. Потом — надежда остаться человеком.

— Что-нибудь в окружающей действительности вызывает у вас искренний раскатистый смех?

— Собственная персона. Особенно на карусели.

Сумма знаний

Приятно, когда люди много знают. Однако бывают такие знания, которые в науке и производстве не употребишь, в деньги, предметы модной одежды и сытного питания не преобразуешь. А долго держать такие знания в себе тоже глупо и даже невыносимо. Ведь на то и знания, чтобы ими делиться.

Может, это мне попалась такая электричка, такой вагон, сплошь набитый исключительно знающими людьми. Или просто одни сидели, а другие, наоборот, стояли или уже почти лежали, что тоже весьма способствует выходу наружу всяких знаний.

— Вы, конечно, извините, — довольно вежливо не выдержала одна женщина, как только мы отъехали, — но так храпеть, как храпит ваш муж, или кто он вам, неприлично. Он не у себя в постели. И тем более не у себя в поезде.

— Во-первых, я его впервые вижу и слышу, — ответила невинная, глядя на крупную мужскую голову, лежавшую на ее плече, — а во-вторых, если уж на то пошло, у вашего ребенка будет завороток кишок. Я не считала, но, пока мы едем, он слопал семь с половиной котлет. Так нельзя!

— Господи, ну что за люди! — присовокупила свое знание третья. — «Завороток», «кишок», слова-то какие! Ну, съел больной ребеночек у больной мамы восемь котлет, на то и детство. Нельзя быть такой злой! И конечно, извините, но так красить губы… Вы, случайно, не маляр?

— А вы-то чего суетесь! — заметил парень с транзистором. — Неужели поговорку не знаете: «Две собаки дерутся, третья не лезет».

— Попрошу вас не обижать собак, — кинул ему мужчина, ласково поцеловав в губы своего пса, — и еще раз требую: сделайте потише свою шарманку! Я не обязан слушать эти дикие вопли!

— А я бы на вашем месте сидела и не чирикала, — включилась девушка, ехавшая с парнем, — сами без намордника едете, а еще вякаете!

— Боже, что они сделали с русским языком! — всплеснула руками старушка, — «вякают» часы, а не люди…

— Бабуля… Или у вас такие часы, или у вас такой склероз, — оторвавшись от книги, улыбнулся человек напротив. — Часы звякают, а не вякают. Звя-ка-ют. А еще часы могут бить, звонить, тренькать, играть разные мелодии и куковать.

— Говнюк! — со знанием дела сказала румяная толстуха с ведром цветов. — Все книги перечитают, лишь бы место не уступать! Наркотик бесстыжий!

— Да мы и так вам все уступили! — пустила свои знания на защиту интеллигенции женщина у окна. — Вот вы теперь права и качаете! Из грязи — в князи, минуя все остальные стадии! Постои́те, княжна, постои́те!

— Да сама ты… княжна! — процедил кто-то сзади.

— Между прочим, любовь и сострадание к простым людям всегда были лучшими чертами нашей интеллигенции. Такие вещи надо помнить, — сказал старичок в соломенной шляпе.

— Вы, дядечка, только не обижайтесь, — приняла эстафету следующая, — но, кроме дырки в носке, никаких доказательств вашей интеллигентности я что-то не вижу. И, только не обижайтесь, не такой вы старый, чтобы ездить без передних зубов.

— Тоже мне красотка выискалась! — вступил другой. — Сидит и провизионной сумкой обмахивается! Веер, веер надо носить, если такое потоотделение!

— Да и вам бы, кстати, не мешало… хотя бы разок в месяц дезодорантом, а лучше хлорофосом… а то, знаете… — зажимая платочком нос, высказалась следующая.

— Ой, родненькая, ты как ребеночка-то запеленала! — точно заразившись жаждой правды и справедливости, запричитала бабка в середине вагона, — он-ить у тебя не дышить! Рази так можно, доченька! Дай-кося научу…

— Да оставь ты людей, Мироновна! — гордо глядя в окно, заметила ее соседка. — Ты вон своего нехристя пеленала-пеленала, грудью до десяти лет кормила, последние деньги ему отдавала, а он даж под амнистию не попал!

Казалось, тот мужчина с крупной головой уж ничего не знает и знать не хочет, кроме крепкого здорового сна. Но тут и он на мгновение пробудился и, зевнув, сказал своей соседке:

— Да кто ж так плечом-то дергает! И что у тебя за плечо такое, прямо не понимаю… Не ешь ни черта, что ли…

Вот так мы и ехали, обмениваясь хлынувшими как из ведра знаниями. Толком никто ничего не знал. Но чего-нибудь каждый знал обязательно и, как нынче водится,