Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

В. Прахомова и вскричала: «Это он, это мой избавитель!» Ну постарел, ну изменился, но та же шея и рубашка похожа! Позже в альбоме приятельницы вижу кем-то переписанные стихи без подписи: «Снится: снова я мальчик и снова любовник, и овраг, и бурьян…» Боже! Это обо мне, о той давней встрече! Приятельница не знала, кто автор. Но я-то знала: Прахомов![8]

И вот просторный кабинет, книжные полки, везде разбросанные бумаги — неужели и прибрать тут некому? — за столом хозяин. Домашняя куртка, лоб с залысинами (где те каштановые кудри?), и все же я узнаю этот угрюмый взгляд серых глаз, эту шею… А он? Узнал ли? Это я старалась разгадать, пока писатель говорил о моей рукописи, сборнике рассказов для младшего возраста: «Ясные зореньки». Запомнились слова: «Я, сударыня, к литературе для детей отношения не имею, не пойму, почему именно ко мне… Но ваша настойчивость…» Дальше я слушала невнимательно. С не вмещающейся в сердце радостью глядела я в его глаза, мысленно сравнивая их с бездонными озерами, с лесным омутом, что-то колдовское было в них… Помню лишь, что был упомянут дореволюционный журнал «Задушевное слово» (все-то читал этот эрудит, все-то он знал!), и еще какие-то слова о сложности нашего труда… Я перебила, воскликнув: «Как это верно! Наш труд — подвижничество! Это поиск, сомнение, снова поиск…» Я стала делиться с этим большим умным человеком своими творческими планами, но вошла его жена. Как во сне донеслись до меня ее слова: «Устал… Занят…» Еще кому-то сегодня назначено…

В прихожей меня проводила женщина с простым русским лицом, видимо, домработница. Из кабинета вдруг явственно донесся ставший мне близким голос: «А я что мог поделать? Ты ж ее видела!»

Да, она меня видела: она открыла дверь на мой звонок и, пока я снимала в передней шубу, по-женски ревниво оглядела мою полную, но стройную фигуру. Она меня видела. Не потому ли и прервала наше свидание?

Георгий Дубовцев

АКАДЕМИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ

С Прахомовым Василием Петровичем я познакомился, когда последний был уже человеком в годах. Свое выдвижение в Академию литературы встретил с огромным удовлетворением, замаскировав, однако, законную гордость таким высказыванием: «Это что же, теперь все заседать, а писать когда же?»

Как он переживал, если по болезни или по другой уважительной причине не мог лично присутствовать на заседании, каковых у нас бывало множество… Звонит мне с дачи: «Явиться не могу. Радикулит. И еще межреберная невралгия!» Выразив сочувствие, вношу предложение доставить участников заседания к нему на дачу: Прахомов достиг такого положения, что в случае необходимости нам предоставляли машину для таких выездов. В ответ слышу горячие возражения: не желает допустить, чтобы товарищи подвергались опасности заражения. Забота о писателе, о его здоровье и быте была одной из характерных черт, присущих В. Прахомову.

За то время, что мне довелось работать рядом с В. Прахомовым, я записывал его высказывания, которыми считаю полезным поделиться с читателем.

«Большое значение придаю литературному молодняку; он у нас все растет».

«Лучшие реалистические произведения следует безотлагательно продвигать в печать».

«Писателю нужен читатель. Данное положение правильно и для зарубежных литератур, но для нас особо. Мы перед читателем в долгу. Не все еще сделано для воплощения в художественных произведениях планов развития народного хозяйства».

«Жизнь идет вперед. Наука стала иной. Наука тоже идет вперед».

Трудно переоценить глубину и меткость подобных высказываний. Они поистине изумляют. Прахомов и сам лично был изумлен, когда, поинтересовавшись, что это я записываю, внес предложение записи зачитать вслух. Я зачитал. Писатель был крайне взволнован. Долго мерил шагами свой дачный кабинет, бормоча: «Боже мой, боже милостивый!» (Давало себя знать дореволюционное прошлое, учеба в гимназии!) Наконец остановился и произнес:

«Неужели я говорил что-либо подобное?»

Я выразил уверенность. Внезапно Прахомов подтолкнул меня к окну, за которым виднелись ряды зеленых насаждений, и спрашивает: «Что вы видите?» Отвечаю: «Зеленый массив».

Писатель с улыбкой подтвердил: «Ну — правильно! Ну — точно! Ну — все ясно!» Это показалось мне странным, но еще более странным был последовавший затем вопрос: говорил ли я по-русски хотя бы в детстве? Видимо, оговорка. Видимо, хотел спросить об одном из зарубежных языков, но ошибся. Перегрузка, возраст другой раз давали себя знать…

Образ покойного члена-корреспондента Академии литературы навеки останется в сердцах многомиллионного читателя как в нашей стране, так и за ее пределами![9]

Евгений Подосинников

ЗАПИСКИ БЫВШЕГО ВУНДЕРКИНДА

Если б не Сережка, мой приятель по футболу, я б не посмел прочитать мои стихи поэту Р., а ведь с этого все и началось! Р. приехал к нам в Тулу с творческим вечером, мы с Сережкой (было нам лет по десять) пробрались в зал, и Сережка стал меня зудить: «Беги к нему за кулисы, не упускай случая, у тебя ж талант, ты сам говорил!»

О том, как я познакомился с Р. и получил приглашение побывать у него на даче, я рассказал в сборнике, посвященном памяти Р. Там сказано и о том, как Р. с женой были поражены моим появлением в подмосковном дачном поселке: Р. о своем приглашении забыл! Настойчиво убеждали меня вернуться в Тулу к маме, но я ответил, что мама будет только счастлива, если я проведу каникулы в обществе писателей. Жил я у Р. неделю, затем он повел меня на дачу к критику Л. и говорит ему: «Коля, друг, не могу не поделиться с тобой своим открытием! Выслушай это юное дарование!» И поспешно удалился. Ну, меня послушали, чаем напоили, затем отводят обратно к Р., а он с женой, оказывается, в Москву уехал, а оттуда (как позже выяснилось) — на курорт, и я остался жить у Л. (См. об этом мой очерк, посвященный памяти Л.) Затем я гостил у детской писательницы К., у прозаика М., у поэта-юмориста Н. Говорю об этом кратко, ибо трое вышеупомянутых литераторов пока живы и подробный рассказ о моем знакомстве с ними еще последует.

Теперь о Василии Петровиче Прахомове… Как раз жена писателя М., дружившая с женой Прахомова Еленой Ивановной, и привела меня однажды к ним на дачу, сказав: «Ну, Леночка, как хочешь, а теперь — ваша очередь!» Василий Петрович, спустившийся через час к обеду, не удивился, застав меня за столом: слух обо мне прошел по всему поселку. Лишь спросил жену: «Надолго это?» Она что-то шепнула в ответ, и мы стали обедать.

Без малого тридцать лет прошло с тех пор, но память сохранила многое… Василий Петрович предсказал, что хотя поэтом я не буду, однако далеко пойду, ибо имею большие способности…

Писатель-сердцевед умел угадывать в людях лучшее