Игорь Губерман - Искусство стареть (сборник)

Ознакомительный фрагмент

На склоне лет печален и невесел кто в молодости недокуролесил

Я жил отменно: жёг себя дотла,со вкусом пил, молчал, когда молчали,и фактом, что печаль моя светла,оправдывал источники печали.

А время беспощадно превращает,летя сквозь нас и днями и ночами,пружину сил, надежд и обещанийв желе из желчи, боли и печали.

Когда я в Лету каплей кануи дух мой выпорхнет упруго,мы с Богом выпьем по стакануи, может быть, простим друг друга.

Кичились майские красоткинадменной грацией своей;дохнул октябрь – и стали тётки,тела давно минувших дней.

В последний путь немногое несут:тюрьму души, вознесшейся высоко,желаний и надежд пустой сосуд,посуду из-под жизненного сока.

Суров к подругам возраста мороз,выстуживают нежность ветры дней,слетают лепестки с увядших роз,и сделались шипы на них видней.

Налей нам, друг! Уже готовыстаканы, снедь, бутыль с прохладцей,и наши будущие вдовыохотно с нами веселятся.

Когда, замкнув теченье лет,наступит Страшный Суд,на нём предстанет мой скелет,держа пивной сосуд.

Я многому научен стариками,которые всё трезво понимаюти вялыми венозными рукамиспокойно свои рюмки поднимают.

Редеет волос моих грива,краснеют опухлости носа,и рот ухмыляется кривоногам, ковыляющим косо.

Но и тогда я буду пьяницаи легкомысленный бездельник,когда от жизни мне останетсяодин ближайший понедельник.

Я к дамам, одряхлев, не охладел,я просто их оставил на потом:кого на этом свете не успел,надеюсь я познать уже на том.

Когда однажды ночью я умру,то близкие, воздев печаль на лица,пускай на всякий случай поутрумне всё же поднесут опохмелиться.

Уже беззубы мы и лысы,в суставах боль и дряблы члены,а сердцем всё ещё – Парисы,а нравом всё ещё – Елены.

Когда устал и жить не хочешь,полезно вспомнить в гневе белом,что есть такие дни и ночи,что жизнь оправдывают в целом.

Восторжен ум в поре начальной,кипит и шпарит, как бульон;чем разум выше, тем печальнейи снисходительнее он.

Ушиб растает. Кровь подсохнет.Остудит рану жгучий йод.Обида схлынет. Боль заглохнет.А там, глядишь, и жизнь пройдёт.

Время льётся, как вино,сразу отовсюду,но однажды видишь днои сдаёшь посуду.

Обсуживая лифчиков размеры,а также мировые небосклоны,пируют уценённые Венерыи траченные молью Аполлоны.

Вглядись: из трубы, что согретаогнём нашей плоти палимой,комочек нетленного светалетит среди чёрного дыма.

Не боялись увечий и ранветераны любовных баталий,гордо носит седой ветерансвой музей боевых гениталий.

Теперь другие, кто помоложе,тревожат ночи кобельим лаем,а мы настолько уже не можем,что даже просто и не желаем.

Увы, то счастье унеслосьи те года прошли,когда считал я хер за осьвращения Земли.

Назад оглянешься – досадаберёт за прошлые года,что не со всех деревьев садапоел запретного плода.

Мы после смерти – верю в это —опять становимся нетленнойчастицей мыслящего света,который льётся по Вселенной.

Я свой век почти уже прошёли о многом знаю непревратно:правда – это очень хорошо,но неправда – лучше многократно.

Бежал беды, знавал успех,любил, гулял, служил,и умираешь, не успевпочувствовать, что жил.

Дух оптимизма заразителенпод самым гибельным давлением,а дух уныния – губителен,калеча душу оскоплением.

Приходит час, выходит срок,и только смотришь – ну и ну:то в эти игры не игрок,то в те, то вовсе ни в одну.

Предупредить нас хоть однажды,что их на небе скука гложет,толпа ушедших остро жаждет,но, к сожалению, не может.

Есть во взрослении опасность:по мере близости к старениювысоких помыслов прекрасностьужасно склонна к ожирению.

Медицины гуманные рукиувлечённо, любовно и плохопо последнему слову наукилечат нас до последнего вздоха.

Воспринимая мир как данность,взгляни на звёзды, не спеша:тягчайший грех – неблагодарностьза то, что воздухом дышал.

Неизбежность нашей смертичрезвычайно тесно связанас тем, что жить на белом светелюдям противопоказано.

Просветы есть в любом страдании,цепь неудач врачует случай,но нет надежды в увяданиис его жестокостью ползучей.

Когда б остался я в чистилище,трудясь на ниве просвещения,охотно б я открыл училищедля душ, не знавших совращения.

Наплевать на фортуны превратность,есть у жизни своя справедливость,хоть печальна её однократность,но прекрасна её прихотливость.

Природа позаботилась самазакат наш уберечь от омерзения:склероз – амортизация умалишает нас жестокого прозрения.

Живёшь блаженным идиотом,не замечая бега лет,а где-то смерть за поворотомглядит, сверяясь, на портрет.

О законе ли речь или чуде,удручающий факт поразителен:рано гибнут хорошие люди,и гуляет гавно долгожителем.

Серые подглазные мешкисетуют холодным зеркалам,что полузабытые грешкипамятны скудеющим телам.

Естественна реакция природына наше неразумие и чванство,и нас обезображивают годы,как мы обезобразили пространство.

Пьеса « Жизнь» идёт в природене без Божьей прихоти:одеваемся при входеи лежим при выходе.

Для одной на свете целивсе бы средства хороши:пепел дней, что зря сгорели,подмести с лица души.

Плыву сквозь годы сладкой лени,спокойной радостью несомый,что в тьму грядущих поколенийуже отправил хромосомы.

Хотя живём всего лишь раз,а можно много рассмотреть,не отворачивая глаз,когда играют жизнь и смерть.

Нас как бы время ни коверкалосвоим наждачным грубым кругом,не будь безжалостен, как зеркало,и льсти стареющим подругам.

Проживая легко и приятно,не терзаюсь я совестью в полночах,на душе моей тёмные пятнапо размеру не более солнечных.

Текучка постепенных переменпотери возмещает лишь отчасти:в нас опытность вливается взаменэнергии, зубов, кудрей и страсти.

Подумав к вечеру о вечности,где будет холодно и склизко,нельзя не чувствовать сердечностик девице, свежей, как редиска.

Я раньше чтил высоколобостьи думал: вот ума палата,теперь ушла былая робость —есть мудаки со лбом Сократа.

Живя блаженно, как в нирване,я никуда стремглав не кинусь,надежд, страстей и упованийуже погас под жопой примус.

В течение всех лет моих и днейжелания мне были по плечу,сегодня я хочу всего сильнейпонять, чего сегодня я хочу.

Размышлять о природе вещейнас нужда и тоска припекает,жажда сузить зловещую щель,сквозь которую жизнь утекает.

Старики сидят, судача,как мельчают поколения,и от них течёт, прозрачен,запах мудрости и тления.

Жизнь становится дивной игройсразу после того, как поймёшь,что ничем и ни в чём не геройи что выигрыш – в том, что живёшь.

Друзей вокруг осталось мало:кому с утра всё шло некстати,кого средь бела дня сломало,кого согнуло на закате.

Надежды очень пылки в пору раннюю,но время, принося дыханье ночи,дороги наши к разочарованиюот раза к разу делает короче.

Уже мне ветер парус потрепал,рули не держат заданного галса,простите мне, с кем я не переспал,особенно – кого не домогался.

Естественно, что с возрастом труднейтепло своё раздаривать горстями,замызгана клеёнка наших днейчужими неопрятными гостями.

Я жил, как все другие люди,а если в чём-то слишком лично,пускай Господь не обессудити даст попробовать вторично.

А славно бы увидеть, как в одеждея лягу под венки при свете дня,и женщины, не знавшиеся прежде,впервой сойдутся около меня.

Я в этой жизни – только странники вновь уйду в пространство ночи,когда души отверстый краниктепло своё сполна расточит.

Гуляки, выветрясь в руины,полезны миру даже старыми,служа прогрессу медицинысимптомами и гонорарами.

Плетусь, сутулый и несвежий,струю мораль и книжный дух,вокруг плечистые невеживлекут прелестных потаскух.

Чадит окурок дней моихвсё глуше и темней,и тонким дымом вьётся стихс испепелённых дней.

Пел и горланил, как петух,крылами бил, кипел, как кочет;устал, остыл, совсем потух,теперь он учит и пророчит.

Когда, заметно делая добрее,уже несёт по устью нас река,черты ветхозаветного евреяявляются в морщинах старика.

Увы нашей бренной природе:стареем, ветшая, как платье,и даже пороки проходят,и надо спешить потакать им.

Ещё не чужды мы греху,но песни главные отпеты,и у детей горит в пахуогонь бессмертной эстафеты.

Чем ближе мы к земле и праху,тем умудрённей наш покой;где юность ломится с размаху,там старость пробует клюкой.

Конечно, дважды два – всегда четыре,конечно, неизменны расстояния,но всё, что мы любили в этом мире,прекраснеет в кануны расставания.

Случайно встретившись в адус отпетой шлюхой, мной воспетой,вернусь я на сковородууже, возможно, с сигаретой.

С годами дни становятся короче,несбывшееся вяжется узлом,и полнятся томительные ночипленительными снами о былом.

Нет, я не жалею, как я прожилгоды искушений и подъёма,жаль, что население умножилменьше, чем какой-нибудь Ерёма.

Чужую беду ощущая своей,вживаясь в чужие печали,мы старимся раньше и гибнем быстрей,чем те, кто пожал бы плечами.

Увы, когда от вечного огняприспичит закурить какой из дам —надеяться не стоит на меня,но друга телефон я мигом дам.

Вконец устав от резвых граций,слегка печалясь о былом,теперь учусь я наслаждатьсяпогодой, стулом и столом.

Когда родник уже иссяки слышно гулкое молчание,пусты потуги так и сяквозобновить его журчание.

Нам жёны учиняют годовщины,устраивая пиршество народное,и грузные усталые мужчины,мы пьём за наше счастье безысходное.

В нас много раскрывается у краяи нового мы много узнаёмв года, когда является втораяграница бытия с небытиём.

Ещё я имею секретыи глазом скольжу по ногам,но дым от моей сигаретыуже безопасен для дам.

Никто не знает час, когдаГосподь подует на огарок;живи сегодня – а тогдаи завтра примешь как подарок.

Старость не заметить мы стараемся:не страшась, не злясь, не уповая,просто постепенно растворяемся,грань свою с природой размывая.

Бессильны согрешить, мы фарисействуем,сияя чистотой и прозорливостью;из молодости бес выходит действием,из старости – густой благочестивостью.

Стирая всё болевшее и пошлое,по канувшему льётся мягкий свет;чем радужнее делается прошлое,тем явственней, что будущего нет.

Помилуй, Господи, меня,освободи из тьмы и лени,пошли хоть капельку огнязоле остывших вожделений.

А может быть, и к лучшему, мой друг,что мы идём к закату с пониманием,и смерть нам открывается не вдруг,а лёгким каждый день напоминанием.

Я не люблю певцов печали,жизнь благодатна и права,покуда держится плечамии варит глупость голова.

Не будет ни ада, ни рая,ни рюмки какой-никакой,а только без срока и краяглухой и кромешный покой.

Своей судьбы актёр и зритель,я рад и смеху, и слезам,а старость – краткий вытрезвительперед гастролью в новый зал.

Всё ближе к зимним холодамгода меня метут,одной ногой уже я там,другой – ни там, ни тут.

С лицом не льстивы зеркала:с годами красят лик стекольныйистлевших замыслов золаи возлияний цвет свекольный.

Давно я дал себе обет,и я блюду его давно:какой бы я ни съел обед,а ужин ем я всё равно.

Душа улетит и рассыпется тело,сотрутся следы, не оставив следа,а всё, что внутри клокотало и пело,неслышно прольётся ничем в никуда.

Стали мы с поры, как пыл угас, —тихие седые алкоголики,даже и во снах теперь у наснету поебательской символики.

За то, что жизнь провёл в пирах,пускай земля мне будет пухом,и в ней покоясь, бедный прахблагоухает винным духом.

У старости есть мания страдатьв томительном полночном наваждении,что попусту избыта благодать,полученная свыше при рождении.

Вот и кости ломит в непогоду,хрипы в лёгких чаще и угарней;возвращаясь в мёртвую природу,мы к живой добрей и благодарней.

Чуть пожил, и нет меня на свете —как это диковинно, однако;воздух пахнет сыростью, и ветервоет над могилой, как собака.

Когда, убогие калеки,мы устаём ловить туман,какое счастье знать, что рекивпадут однажды в океан.

Весной я думаю о смерти.Уже нигде. Уже никто.Как будто был в большом концертеи время брать внизу пальто.

Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши