Владимир Кунин - Дорога к звездам

Шура продолжает метаться, собирает вещи и спрашивает меня:

— Ты свое кресло будешь брать с собой на море?

— Плевал я на кресло! Плевал я на море!.. — кричу я в ответ. — Я вообще никуда не поеду!.. Что с тобой, Шурочка? Что происходит?!

Шура неожиданно спокойно садится в мое кресло и говорит:

— Ты хочешь правды? Пожалуйста. Я отвык от тебя, Мартын. И ты сделал для этого все! Своими собственными лапами.

— Что ты говоришь, Шурик?! — заплакал я. — Это невероятно...

— Вероятно. И прости меня, Мартын... Я должен сказать тебе все. Случилось так... Короче, теперь у меня есть другая Кошка. Извини, Мартын, но я хотел быть честным до конца.

И тут я вижу, как на спинку кресла, в котором он сидит, откуда-то вспрыгивает та самая рыжая Киска, которая работала на этих страшных Кошко-Собаколовов — Пилипенко и Ваську. На которой погорел и я!..

— Ты с ума сошел, Шура! — в панике кричу я. — Эта рыжая блядь — примитивнейшая завлекуха! Известная пилипенковская «подсадная утка»! Она заложит тебя в три секунды!.. На нее, как на живца, Пилипенко и Васька отлавливают лучших Котов, а потом умерщвляют их в Институте физиологии или делают из них шапки!.. Ты хочешь стать шапкой, Шура?! Так эта потаскуха тебе в два счета поможет!

— Мартын! — строго прерывает меня Шура. — Не смей говорить о ней в таком тоне. Ты в первую очередь делаешь мне больно. Я этого не заслужил.

—А я — заслужил?! — ору я своим жутким Человеческим голосом. — А Водила — заслужил? Его маленькая Настя — тоже заслужила?

Тогда Шура встает из кресла и снова начинает собирать вещи. И эта рыжая стерва, не прекращая мурлыкать и тереться о Шурины ноги, помогает ему укладывать чемодан!..

— Что ты так волнуешься за своего Водилу и его Настю? — усмехается Шура. — Они сейчас в соседней комнате, и ты можешь немедленно убедиться, что с ними все в порядке.

Я, как умалишенный, мчусь в соседнюю комнату и вижу исхудавшего, маленького Водилу, завернутого в детское одеяльце. Рядом детский стеклянный рожок с соской.

Водила лежит на пустом книжном стеллаже рядом с письменным столом. На столе Шурина пишущая машинка без ленты. Все покрыто толстым слоем пыли. На верхней полке стеллажа сушатся пеленки...

Вокруг стола в танце извивается полуголая здоровенная деваха лет двадцати пяти. Выглядит она так, будто только что выпрыгнула из порнушного журнала.

— Боже мой!.. — в ужасе я бросаюсь к Водиле. — Водила, родненький... Что происходит? Объясни мне — я ничего не понимаю...

— А... Это ты, Кыся?.. А я уж думал, что и не свидимся... Хорошо, что ты вернулся, — тихо шепчет Водила.

— А это кто? — спрашиваю я и показываю на порнодевицу.

— Так это же моя Настенька!.. Неужто не узнал? А все говорят, что она на меня похожа. Настенька, познакомься... Это мой корешок — Кыся. Я тебе про него рассказывал...

Я совершенно по-Человечески протягиваю ей лапу и слышу, как говорю стандартную фразу, которая у Людей в пятидесяти случаях из ста не соответствует истине:

— Очень приятно.

Она ложится на тахту, тоже протягивает мне руку, но не пожимает мне лапу, а сразу берет меня за ЭТО САМОЕ между моими задними лапами, а второй рукой затаскивает меня на себя!..

Я с трудом вырываюсь от нее, подползаю к Водиле и шепчу:

— Но ты же говорил, что она маленькая!

— А она подросла, — тихо отвечает мне Водила. — Время-то идет, Кыся. И, как говорится, диктует нам свои законы.

От ярости я подпрыгиваю чуть не до потолка и воплю в истерике:

— Нет! Нет!.. Нет!!! Я не хочу этих законов!!! Я хочу жить по своим законам — они у меня одни на все времена!..

— Ну, бля, ты даешь, Кыся... — в своей обычной манере огорченно шепчет обессиленный и маленький Водила.

Я понимаю, что за время моего отсутствия в моей стране что-то должно было измениться, но я был так свято уверен, что ни меня, ни круг моей любви и моих привязанностей эти изменения никогда не коснутся, что теперь находился в состоянии полной раздавленности. Я был буквально «по стенке размазан», как сказал бы тот, бывший Мой Шура Плоткин...

И хотя в каком-то затылочном участочке моего мозга билась мыслишка, что все происходящее сейчас всего лишь сон, кошмар, наркотический бред, — состояние мое было ужасным. Я оказался никому не нужен, и это меня сломило...

Я тихо вышел на балкон, мысленно попрощался со всеми и выпрыгнул с восьмого этажа.

Но почему-то не ощутил стремительности падения, не испытал страха перед ударом об землю, а мягко и медленно поплыл по воздуху, зависая между этажами, заглядывая в освещенные окна моих соседей по дому...

Я посмотрел в них и увидел, что опускаюсь в знакомый район нашего родного мусоросборника, где, задрав нос кверху, внимательно следил за моим полетом мой старый бесхвостый друг — Кот-Бродяга и укоризненно говорил мне уже по-нашему, по-Животному:

— Елки-палки, Мартын, сколько можно ждать? Я специально на час раньше отпросился со службы, а тебя все нет и нет! Давай, Мартын, не дури. Лети быстрее.

Я плавно опускаюсь рядом с Бродягой и молча кладу ему голову на плечо. В глотке у меня стоит комок слез, и я слова не могу произнести — ни по-Животному, ни по-Человечески...

Потом мы сидим в нашем старом, но чудодейственно преображенном подвале — мягкий свет, чистота, тепло, уютно. На стенках фотографии Бродяги, чучела крысиных голов— свидетельства Бродягиной охотничьей доблести. На вешалке — странный черный жилет, типа зимней собачьей попонки с застежками на «липучках».

— Что это? — спрашиваю я Бродягу.

— Моя рабочая спецодежда — пуленепробиваемый бронежилет.

— Господи!.. Тебе-то зачем?

— Я же говорил, что теперь служу. Охраняю одну совместную фирму — сутки через трое. Ты кушай, Мартын, кушай!.. Вот хек, вот форель, вот прекрасная суповая кость... Я так ждал тебя.

— Откуда это все у тебя?

— Как откуда? Платят-то в эСКаВе... А за эСКаВе, Мартынчик, сейчас у нас можно все купить — даже Слона в маринаде!

Мы с Бродягой года два назад мотались на Петроградскую сторону в зоопарк — насмотрелись там! Поэтому я очень даже отчетливо представил себе Слона в маринаде и впервые за весь сон улыбнулся. Бродяга ужасно обрадовался!

— Давай, Мартын, по три капли валерьянки за встречу! — говорит Бродяга и достает с полки небольшой пузырек. — Настоящая, дореформенная! По случаю мне достали. Один, в прошлом кагэбэшный, Кот — ты его не знаешь, — сейчас вместе со мной в охране работает. Так он все свои бывшие связи сохранил и даже усилил! Чего хочешь достать может!..

Но в это мгновение с грохотом распахивается дверь, и в подвал влетает Шура Плоткин — босиком, в старых латаных джинсах и голый по пояс. А на груди у него большая синяя наколка — «КЫСЯ»!

— Мартынчик!.. — кричит Шура и заливается слезами. — Мартышка, любимый мой! Дружочек мой единственный!..

Рыдания ему мешают говорить связно, и он падает на пол, ползет ко мне, протягивает руки и плачет горючими слезами.

— Мартынчик... — всхлипывает Шура. — Ну не раздолбай ли ты?! Ну как же тебе могло ТАКОЕ ПРИСНИТЬСЯ? Может, ты перекушал на сон грядущий? Может, нанюхался, какой-то гадости? Да как же тебе ЭТО в голову пришло? Разве можно позволять себе даже краем глаза ВИДЕТЬ ТАКИЕ СНЫ? Я же тут погибаю без тебя, Мартышка... А тебя все нет и нет. Где ты, Мартынчик? Где ты?..

И Шура, словно слепой, начинает шарить вокруг руками, пытаясь меня найти...

В открытую дверь подвала неожиданно врывается страшный ветер, подхватывает меня, Шуру, Бродягу, срывает со стен чучела крысиных голов, фотографии, все ломает, крушит о корявые бетонные стены подвала, и я вижу, как Бродягу в его пуленепробиваемом бронежилете (когда он его успел напялить?..) с дикой силой бросает о стену!.. Бродяга замертво падает на пол и разбивается какими-то уродливыми глиняными осколками...

Ослепший и окровавленный Шура еще пытается сопротивляться, но сила этого тайфуна так велика, что бедного Шуру впечатывает в бетонную стену и он застывает в ней — плоский, распластанный, с мученической гримасой на совершенно непохожем на себя лице...

Я как-то умудряюсь преодолеть силу этого невероятного ветра, подлетаю к Шуре, обламывая когти, пытаюсь выцарапать его из стены, но страшный вихрь с воем подхватывает меня, отрывает от Шуры и выносит из подвала в холодную черноту звездного неба...

И я лечу, лечу, лечу, и все время вверх, а рядом со мной, оказывается, летит Таня Кох и спокойно говорит мне по-немецки;

— Послушай, Кот... Может быть, тебе все-таки лучше вернуться ко мне? Проснись, проснись, Кот! А то очень трудно разговаривать со спящим Котом...

И я просыпаюсь...

Никакой Тани Кох. Никакой клетки.

Уйма незнакомых запахов. Слегка кружится голова...

Дико хочется пить!..

Первое, что я вижу, — склонившийся ко мне сильно улучшенный вариант физиономии Эриха Шрёдера в образе женщины.

Она ставит передо мной миску с водой и говорит: