«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Кобылятин-Турбинный встретил финдипошивцев бело-розовым кипением яблонь, груш, малиновым звоном котлов (кобылятинцы производили огромные котлы для варки асфальтовой смеси) и завыванием турбины, звук которой напоминал свист дырявой самолетной бочки. Огромные котлы и кукурузо-калибровочный завод — символ и гордость Кобылятина-Турбинного — были увековечены на гербе города вместе с трехлистной ботвой столовой свеклы местной селекционной станции.

Со дня своего рождения городок назывался Кобылятин, а два года назад, когда шефы с аэродрома турбореактивных самолетов подарили Кобылятинскому кукурузо-калибровочному заводу списанную авиационную турбину, сушившую зерно с космической скоростью, в честь этого знаменательного события и по просьбе. Бывший провинциальный Кобылятин теперь носил гордое и современное название Кобылятин-Турбинный.

Авиатурбина стала третьей гордостью кобылятинтурбиновцев и отныне давала о себе знать всем окрестным селам в радиусе четырнадцати километров. Когда она начинала сушить кукурузу, иногородцам казалось, что в Кобылятин-Турбинный прибыла еще стоматологическая передвижная поликлиника и всему населению одновременно сверлят нездоровые зубы.

Четвертой гордостью кобылятинцев стал «Финдипош». Он расположился недалеко от железной дороги, в помещении бывшей восьмилетней школы. Здесь «Финдипош» потрясало, как дом обходчика. Особенно когда под окнами пролетали товарняки со скоростью и висвистом Тунгусского метеорита. Ковбик бледен и проклинал Ховрашкевича и в тот день, когда он дал свое согласие на вывод тех проклятых шепеонов. В его ушах, кажется, до сих пор стоял тот бессмысленный крик Ховрашкевича, когда он ворвался без стука в кабинет (этого Стратон Стратонович ужасно не любил) и еще с порога выкрикнул:

— Эринацеус! То есть еж!

— Что за еж? — переспросил Стратон и впервые за всю жизнь выпустил изо рта мундштук.

— Ондатру надо скрестить с ежом…

— И что получится? — поинтересовался с серьезным видом Ковбик, на всякий случай налив в стакан воды.

— Выйдут шепеоны. Так я вам скажу, мы будем первыми в мире выращивать шепеонов.

— Кого, кого будем выращивать? — Ковбик поддернул штаны.

— Шепеонов, — у Ховрашкевича лицо было взволновано и такое бледное, как у первоклассника воротничок утром. — Шепеонов. Сокращенно: ШеПеОН. Полностью: шапковидный ондатр. Так я так условно их назвал, — размахивая руками, объяснял Ховрашкевич. — Потом мы, конечно, будем выводить не только шепеонов, но и уткопонов. Но это в будущем. Так я так задумал. Взять, к примеру, шеп..

— И домашнюю утку, — закончил Стратон Стратонович.

— Нет, нет. Мы будем его скрещивать не с домашней уткой. И не с дикой, — серьезно и восторженно говорил Ховрашкевич. — И не с шилохвостом или с галагазом, а с австралийским утконосом. Чтобы шапка была похожа на кепку и имела козырек. От дождя. Ондатра с норкой — это уже норкопон. По-латыни это будет звучать. Я уже формулу вывел… Так вот, по-латыни это будет звучать — Нутреоламускус. Мы будем выращивать эти шапки преимущественно для женщин: белые, голубые, темно-бурые…

— А вы не собираетесь розовых выращивать? Для женщин бальзаковского возраста? — Ковбик поднялся и, как всегда, подтянул штаны. — Представляете, розовые! Стоит вам только скрестить вашего шепеона из фламинго — и пушистая шапка готова.

— Так вы зря смеетесь. Зря, Стратон Стратонович. Я знаю, вы не консерватор, иначе вы бы столько науке не служили. От вас, я вам скажу честно, такого я не ожидал. Вон Симиренко, Мичурин — над ними, знаете, в свое время тоже смеялись. Или, скажем, Галилей, Джордано Бруно, Коперник…

— Фарадей и Пифагор, — перебил его Ковбык. — Ну ладно. Пробуйте. Но помните. Вся ответственность ложится на вас, Ховрашкевич.

Стратон Стратонович вспомнил последнее указание: "Не зажимать инициативу снизу, а всячески поддерживать ее". Поэтому, подумав немного, вспомнил, что и средства для экспериментов есть. Пусть хоть этим занимаются. А вдруг… Каких только чудес на свете не бывает!

— А где же вы ежей столько наберете? — примирительно спросил.

— А это уже не наша забота. Так я вам так скажу: мы выводим шепеонов, а серийным производством пусть занимаются зверохозяйства, а не Финдипош. Это вообще не наше дело: научные опыты и изобретения. Мы социологи. Но мы будем заниматься и шепеонами. Мы не можем сложа руки ждать… — Ховрашкевич замялся. Ему показалось, что он начинает цитировать кого-нибудь из великих, а этого Ховрашкевич в своей практике не допускал. Он мыслил самостоятельно. — Ждать, пока, я вам скажу, кто раньше нас выведет тех шепеонов. Мне кажется, стоит ими только заняться отдельными выделками — и шапка готова, — добавил в заключение. — Но это со временем. Это уже потом…

— Да ладно! Идите уж! — не выдерживал Ковбик и выходил в коридор.

— Ну и работу себе находили. Нет, чтобы настоящей наукой заняться, о шепеонах растерялись. И совесть не мучает никого. — Он вышел в коридор и продолжал голосом точильщика ножей: — Берет прогрессивку и улыбается, как у тещи на именинах. Будто действительно эти деньги оно заработало. Ну и работа! Где бы этакую найти? — кончал он в своем кабинете.

Стратон Стратонович, как обычно, конечно, преувеличивал. Финдипошивцы наукой занимались — и не только социологией, хотя ездить в командировку по изучению спроса на шапки желающих не было. А чтобы деньги не пропадали, ездили только желающие и козлы отпущения. К первым принадлежал Панчишка, ко вторым — Адам Кухлик. Чулочек любил солнечный Крым, Майолика — Черное море. А Ковбик, ругаясь, говорил:

— Какой же вы спрос на шапки в Крыму будете изучать?

— Так вы не говорите, — вступался за Масика Ховрашкевич, которому Панчишка обещал из Крыма привезти что-нибудь экзотическое. — Спрос можно учить повсюду.

— Даже в Сараваке [7]или в республике Гондурас, — перебил Стратон Стратонович, подписывая приказ.

Когда командировочных в «Финдипоше» оставалось много, а дней в роке мало, в командировку немедленно ссылались «отпущенные козлы». Карло Иванович Бубон начинал допускать ошибки, арифмометр Кухлика — металлический «Феликс» — вместо одной цифры не выбивал двоих, Стратон Стратонович тревожно смотрел на календарь, как и на свои лета, и выгонял всех подряд, кроме Ховрашкевича, в далекие и неизвестные. Ездил в командировку и Арий Федорович Беспощадный. Но и после того Стратон Стратонович, не терпевший Нещадима, говорил ему:

— Может, и вы, Арий Федорович, проветрились? Деньги же государственные пропадают. В тот год нам столько не выделят. Кого же посылать? Этого ленивого Ховрашкевича с теориями в голове? — любовно говорил он. — Оно такое, что со своей гениальностью в другую область заедет. Потом его и с милицией не сыщешь. Разве такого не было?

— А зачем же вы его греете у себя? На вашем месте я бы его давно выгнал.

— Ну, ну, — Ковбик поднимался, подтягивал штаны и, не выпуская изо рта длинного мундштука с сигаретой, вместе напоминавших горизонтальную антенну от транзистора, мерил шагами изогнутый полушарием паркет. — Вам только увольнять, Арий Федорович.