Владимир Кунин - Дорога к звездам

Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки свое «оружие» — метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперед на Алика!

Раздался третий выстрел — уже по Водиле.... Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.

Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперед все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая ее, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!

Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..

Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку...

Когда же ему все-таки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел еще раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал...

Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал черно-красные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «об попасть в меня — не могло быть и речи».

Вообще-то теперь, задним числом, я отчетливо понимаю, чтоэтот худенький, похожий на старшеклассника-отличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонский-полуеврейский паренек был человеком несомненно мужественным...

Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навел его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.

С третьим прыжком я опоздал... Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!

Но... О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щелкнул — выстрела не последовало!» Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость...

Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но все-таки сумел сесть за руль, завел мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу...

В паническом ужасе я съежился до размеров месячного Котенка!

Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.

Раздался жуткий удар— «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы...), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стекол микроавтобуса Алика.

Искореженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперед — к выезду на автобан.

Я бросился к своему Водиле.

Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.

Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи... Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:

— Не старайся, Кыся... Там — ерунда. У меня в животе пуля.

Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, еще не умеющий ходить, на карачках выполз из-под фургона, зажимая живот одной рукой... Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:

— Не боись, Кыся... Счас мы этому шустрику козу все-таки заделаем! Ну-ка, лезь в машину...

Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила — уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..

Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да еще в темноте!.. Да еще среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да еще шныряя из ряда в ряд под возмущенные и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..

— Ах, уйдет, сука!.. — прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряженно вглядывался вперед, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». — Ах, уйдет, гад... И выживет! И пойдет опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету... И люди будут дохнуть от нее, и дети будут ее пробовать... В той Настюхиной школе — дочки моей, где все за доллары — и пирожки с капустой, и академики, — наркота по всем классам гуляет!.. В старших— колются, в младших — нюхают... Вот скажи, Кыся, как уберечь ребенка?!

Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел:

— Гляди, Кыся!.. Ремонт дороги!!! Слава те, Господи! Хер он у меня теперь уйдет, сучонок падлючий!..

Я увидел, как впереди засверкали желтыми лампочками огромные стрелки, указывающие на резкое сужение автобана, а впереди нас стало плавно, замедляться движение машин по всем четырем полосам, вливаясь всего лишь в две полосы, свободные от ограждения.

Водила опять включил сирену и, чуть ли не распихивая сужающийся поток машин, почти вплотную сумел приблизиться к «тойоте» Алика.

Вот теперь Алику уже некуда было деваться. С боков он был зажат десятками машин, а впереди него еле двигался гигантский серебристый рефрижератор из Голландии!..

— В койку, Кыся! — совершенно чужим голосом крикнул мне Водила. — Прижмись там к задней стенке! Счас он у нас нанюхается кокаину!!!

Я тут же прыгнул в подвесную койку и с ужасом увидел, что, в то время как все машины вокруг уже снижали скорость до минимума, мой Водила вжал педаль газа в пол кабины и с сумасшедшей скоростью помчался на белый микроавтобус «тойота», так хорошо различаемый теперь на фоне широченной задней стенки серебристого фургона голландского рефрижератора.

На мгновение мне показалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне, и стоит мне сделать усилие, как я проснусь и окажусь в нашей симпатичной петербургской квартирке, в своем собственном кресле, и сквозь легкий, почти прозрачный сон буду слышать, как на кухне, позвякивая вилками и рюмками, Водила и Шура пьют водку, чем-то закусывают и негромко, чтобы не разбудить меня, про меня же рассказывают друг другу разные истории — каждый из своей жизни со мной...

Удар был какой-то невероятной, чудовищной силы!!!

Словно гигантский снаряд, наш грузовик вонзился в почти стоящую Аликову «тойоту» и влепил ее в заднюю стенку голландского рефрижератора так, что голландец, весом в добрых полсотни тонн, умудрился прыгнуть вперед метров на десять!..

Я вместе с подушкой и одеялом вылетел из подвесной койки прямо за спинку пассажирского сиденья. Что, по всей вероятности, меня и спасло...

Потому что Водила молча, не произнеся ни одного ругательства, ни одного слова, глядя вперед остекленевшими неживыми глазами на омертвевшем лице, резко рванул наш грузовик назад, отъехал немного и снова помчался вперед на то, что оставалось от «тойоты» Алика...

Второго удара я почти не услышал. Меня сразу же бросило головой на какую-то железную конструкцию под креслом, и я отключился.

Очнулся я оттого, что меня кто-то облизывал.

Я попытался открыть глаза, но это удалось мне только наполовину. Правый глаз почти не открывался. Какая-то узенькая щелочка, а не глаз!.. Распух так, что справа я, наверное, был похож как две капли воды на ту киргизку Шуры Плоткина, которая выдавала себя за китаянку. Дядя у нее еще был уйгуром и жил за Талгарским перевалом...

О Господи, о чем это я?! Совсем сбрендил... Где я? Кто меня лижет?..

Неожиданно я понял, что валяюсь между двух толстенных Собачьих лап, тут же почуял Овчарочий запах и услышал виноватый голос этого полицейского дурака Рэкса:

— Прости меня, браток... Прости, если можешь. Ты был тогда так прав! Так прав... Если бы я тогда поверил тебе! Это все наша глупейшая служебно-национальная ограниченность — приказы, запреты, инструкции!.. И потом, на этой работе так черствеешь... Майн готт! Если бы я тебе тогда поверил, Кыся!..