Джером Джером - Ангел, автор и другие

Для чего же все это пишется? Да просто, по моему мнению, для того, чтобы еще и еще раз показать, что и мужчина, подобно женщине, — такой же раб моды и что человек все еще не дорос до истинного понимания ни самого себя, ни великой цели своего существования на земле.

Это, конечно, очень грустно, но считаться с этим все-таки приходится.

XVIII

Безвольный человек

Люди, лишенные собственной воли, играют очень жалкую роль в жизни. Они — вечные рабы всех и всего.

Я знал такого человека, познакомившись с ним еще в дни своей самой зеленой юности, когда меня только что поместили в школу, где он уже находился несколько лет. Моя первая беседа с ним произошла, насколько помню, при следующих обстоятельствах.

Пустынное место в городском парке. Он сидел, прислонившись спиною к огромному вязу, и курил большую глиняную трубку. Курил он с видимым отвращением и ежеминутным позывом к рвоте. После каждой затяжки он вынимал трубку изо рта, сплевывал в сторону и разгонял фуражкою облако вонючего табачного дыма, постоянно образовывавшееся вокруг него.

— Тошнит? — спросил я его из-за дерева, приготовившись в случае надобности бежать, потому что обыкновенно большие мальчики относятся довольно нелюбезно к задорным вопросам маленьких.

К моему немалому удивлению, а также и удовольствию, он отнесся к моей «дерзости» с полной снисходительностью и ответил совершенно просто и дружелюбно:

— Нет, пока еще ничего.

Между тем я успел убедиться, что его ноги вовсе не так длинны, да и самый вид не слишком страшен, как это мне сначала показалось, и я, вполне успокоившись насчет своей участи, отважился выйти из-за своей засады и несколько времени молча и участливо глядел на него. Он мне вдруг понравился, и я желал выказать ему свою симпатию. Очевидно, он это понял. Сделав сильную затяжку и сплюнув на сторону, он спросил меня:

— Пробовал ты когда-нибудь пить пиво?

Я сознался, что еще не пробовал.

— И хорошо делаешь, — похвалил он. — Это такая отвратительная бурда, что не дай бог и пробовать! — добавил он и судорожно передернул плечами.

Подавляя настоящую горечь воспоминанием о прошлом, он снова стал молча курить.

Я решился предложить другой вопрос:

— А вы пьете пиво?

— Пью, — угрюмо отозвался он. — Все пятиклассники пьют пиво и курят трубку. Так уж полагается, — добавил он как бы в пояснение.

Лежавший на его лице зеленоватый оттенок вдруг сделался интенсивнее. Видимо, сознавая и стыдясь этого, он вскочил и направился к кустам.

Через три года он кончил училище, и я не встречался с ним несколько лет. Но как-то раз мы столкнулись на одном из углов Оксфордской улицы и тотчас же узнали друг друга. Он пригласил меня побывать у него и даже погостить в доме его родных, в Суррее.

Я последовал его приглашению в следующие же свободные дни. Пока мы были в доме, он имел какой-то унылый и подавленный вид и все время тяжко вздыхал. Когда же мы с ним вдвоем ходили гулять по соседним лугам, лицо его просветлело и он пустился в веселую болтовню. Но лишь только мы повернули к дому, он принял прежний удрученный вид и снова завздыхал. За обедом он ничего не ел, выпив только глоток вина и закусив его куском хлеба.

Я спросил его тетушку:

— Что такое с вашим племянником? Уж не болен ли он?

— Ну, таким «больным» и вы можете сделаться когда-нибудь, — ответила она с многозначительной усмешкой.

— Когда же? — не на шутку встревожился я.

— А вот, когда влюбитесь, — последовал ответ.

— Разве он влюблен? — продолжал я любопытствовать.

— А разве вы этого не видите? — с оттенком негодования чуть не выкрикнула тетушка и даже всплеснула руками.

Я должен был сознаться, что вовсе не вижу этого, и по своей неопытности бухнул еще один вопрос:

— А когда это у него пройдет, он опять будет есть как все?

Тетушка впилась в меня пронизывающим взглядом, но, должно быть, поняв, что я не насмешничаю, а просто наивничаю по молодости, зашептала, близко нагнувшись ко мне и водя пальцем перед моим носом:

— Все это вы испытаете сами, когда очутитесь в его положении. Погляжу-ка я, как вы будете думать о еде, когда тоже влюбитесь!

Ночью, часов около одиннадцати, я услышал крадущиеся мимо моей двери осторожные шаги. Любопытство заставило меня немного приотворить дверь и осторожно выглянуть в коридор. Я увидел моего приятеля в халате и туфлях, почти неслышно спускавшегося вниз по лестнице. Убежденный, что он впал в лунатическое состояние (я слыхал, что некоторые люди бывают подвержены этому), я потихоньку последовал за ним, побуждаемый отчасти любопытством, а отчасти желанием помочь ему, если с ним что-нибудь случится.

Он шел со свечою в руке, так что мне легко было следить за ним. Очутившись в кухне, он поставил свечу на стол, направился к кладовой и через минуту вернулся с блюдом, на котором лежал огромный кусок жаркого и стояла большая кружка с пивом. Когда эти вещи были поставлены на стол, мой приятель еще раз направился в кладовую и принес оттуда толстый ломоть хлеба и баночку с пикулями.

Больше мне ничего не нужно было знать, и я потихоньку юркнул назад в свою комнату.

Я присутствовал на его свадьбе, и мне казалось, что он в тот день проявлял такую восторженность, какой трудно было предположить у него. Пятнадцать месяцев спустя, узнав, что мой бывший товарищ сделался счастливым отцом, я отправился поздравить его.

Он и его семья проводили лето в живописном старом доме в Беркшире, и он пригласил меня провести у них время с субботы вечера до понедельника утра. Погода стояла хорошая, ясная. Я уложил в ручной чемоданчик белый фланелевый костюм и отправился не в субботу вечером, а в воскресенье утром.

Мой бывший товарищ встретил меня одетым в черный сюртук при белом жилете, и я заметил, что он как-то странно смотрит на меня и что-то его, очевидно, тревожит. Прозвонил колокол, созывающий к первому завтраку, и мой приятель поспешно спросил меня:

— Вы захватили с собой парадную одежду?

— Парадную одежду? — с недоумением повторил я. — Разве у вас что-нибудь случилось такое, что нужно…

— Нет, ничего особенного не случилось, — поспешил он пояснить. — Но я имею в виду посещение церкви.

— Ну, вот еще! — возразил я. — Неужели вы намерены идти в церковь в такую чудную погоду? Ведь вы летние праздники обыкновенно всегда проводили за лаун-теннисом или катались по реке.

— Да, это верно, раньше так было, — мямлил он, нервно ощипывая поднятую им с земли полузавядшую розу. — Мы с Мод и сейчас бы не прочь. Но… знаете ли, наша кухарка — шотландка. В религиозном отношении она придерживается очень строгих правил…

— И заставляет вас ходить каждое воскресенье в церковь? — договорил я.

— Да, видите ли, она находит, что странно не ходить туда. Вот мы и ходим теперь каждое воскресенье к утренней и к вечерней службе. А позднее у нас собираются сельские девушки, и мы немножко поем и… ну, и тому подобное. Я не могу задевать чьих-либо убеждений и всегда стараюсь, чтобы все были довольны вокруг меня.

Не желая выдавать своих мыслей, я заметил:

— У меня с собой только вот этот дорожный костюм, который вы видите на мне, да фланелевый в чемодане. Разве нельзя пойти в церковь в том виде, какой я имею? Неприличного, по-моему, на мне ничего нет. Всякий поймет, что я приезжий, и не взыщет.

— Гм… — промычал он, нахмурив брови и качая с задумчивым видом головой. — Я боюсь, это не понравится нашей пуританке… Ах, как досадно!.. Это моя вина: почему я не предупредил вас… Как же теперь нам быть?.. Впрочем… да, да, это будет отлично!

Лицо его вдруг просветлело, и он обрадованно выпалил:

— Знаете, какая мне пришла блестящая мысль? Мы скажем, что вы дорогой немножко захворали, уложим вас в постель, и вы пробудете в ней до утра… Ведь вы ничего не будете иметь против этого? Это успокоило бы нашу…

Но я не согласился с этой «блестящей» мыслью, заявив, что моя щепетильная совесть не позволяет мне участвовать в таком обмане.

— Да?.. Простите, я не принял этого во внимание, — смущенно проговорил он, немилосердно теребя свою крохотную бородку. — Гм! Что же теперь делать?.. Впрочем, вот что: я скажу нашей шотландке, что вы дорогой потеряли свой чемодан с вещами… Мы спрячем его, так что ни она и никто из других наших людей не увидит его, и все будет в порядке. Мне бы не хотелось, чтобы она была дурного мнения о наших гостях.

Года через два умер один из его родственников и оставил ему довольно порядочное наследство; между прочим, большое имение в Йоркшире. Таким образом мой приятель сделался ленд-лордом, а вместе с тем, разумеется, и покорным рабом всевозможных новых условностей.

Правда, с мая по август он жил довольно тихо и сравнительно спокойно, а если и чудил, то только в тесном домашнем кругу; но с ранней осени и до поздней весны он был настоящим мучеником своего лендлордского положения. С годами он сделался тучным, неповоротливым, вялым и вдобавок крайне трусливым. Можно поэтому себе представить, какие он должен был переносить пытки, когда ему приходилось по целым дням вязнуть в болотах, обремененному ружьем и тяжелою охотничьей сумкою, в компании таких охотников, которые имеют обыкновение вместо дичи стрелять в своих сотоварищей, находящихся под выстрелом. Каждый раз, когда дробь свистела мимо его уха или носа, мой приятель падал на землю и чуть не умирал от ужаса.