Михаил Любимов - Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

Мерилин подала куропаток с брусничным соусом, это не замедлило сказаться на состоянии желудка гостя, и он был проведен в уединенное место. Пути разведки неисповедимы и неожиданны, судьбе угодно было отключить в тот вечер воду и поставить аса перед проблемами техническими. Бился он над ними долго и бесплодно, заставил Мерилин выйти в коридор и нервно вскричать: «Все в порядке, Майкл? Ничего не случилось?»

Он стыдливо попросил какую-нибудь посудину с водой и вскоре вышел в гостиную розовый и деловой, словно после получения нагоняя лично от председателя КГБ.

«Куда вы собираетесь после школы, Ипполит?»— «Очевидно, в технический колледж, хочу быть инженером», — в восторг это не приводило, работать, работать и работать, ваять, как Пигмалион Галатею.

Вскоре Ипполит удалился к себе в комнату, сославшись на занятия («Плейбой», исчезнувший с дивана, указывал на их род).

«Прекрасный у вас сын, Мерилин, чудесный парень! Как бы мне хотелось еще с ним увидеться, пообщаться, поговорить! Конечно, конспиративно, я понимаю, что, если наш контакт станет вдруг известен, это может отразиться на его будущем…» (Первый пробный шар.) — «Я рада, что он вам понравился, но он еще совсем маленький, вам с ним будет неинтересно…» (Вот щука!) — «Мы очень плохо знаем положение в молодежной среде, Ипполит мог бы мне в этом помочь».

Так Майкл и ушел ни с чем, посоветовав на всякий случай перевесить Кремль в спальню, чтобы не будоражить воображение случайных посетителей.

Через две недели в пабе, увешанном часами.

— Мерилин, Центр требует информации о молодежном движении. Мало времени? все отнимает учеба? войдите в наше положение, Мерилин.

Через две недели в буфете кораблика, плывшего по Темзе: «Возможно, Мерилин, вы сами нацелите сына на работу среди юнцов, у вас же есть опыт».

(Черт побери, если завербовала мужа, то почему же не завербовать и сына?)

Еще через месяц в столовке Уайтчейпла: «Прошу вас, Мерилин, я буду встречаться с ним редко, никакого риска нет (Боже, как морозны ее голубые глаза, как сжаты губы!), мы будем помогать ему стать на ноги. Он заболел? как жалко!»

Еще через месяц в парке у Гринвичской обсерватории (после астрономических изысканий): «Извините, что я настойчив, Мерилин, но я, как и вы, солдат (забыл добавить: революции) и подчиняюсь воле Центра. Товарищи нами недовольны (глаза превратились в голубые льдинки), они не понимают вашей позиции».

Неухоженный район Патни, булыжники, которых касались и ядовитый Искандер, и несчастный Огарев, и взбалмошный Бакунин, и даже — чуть-чуть, очень легко! — зовущий к топору Чернышевский, два брата, Майкл — старший, мудрый пастырь, Ипполит — младший, скромный ученик, внимающий золотым словам.

Дальше как в страшном сне: Ипполит из трех встреч пропускал две, извинялся, снова пропадал, и снова приходилось просить Мерилин, и парень приходил, и соглашался подумать об Оксфорде, и снова исчезал.

Майкл жаловался Мерилин, она удивлялась: «Я вас познакомила, работайте сами, он уже взрослый, чтобы мне его контролировать».

Прошло полгода. Майкл не выносил на дух проклятого парня, который мотал его, как хотел, все обещал и ничего не делал.

И тут старлей не выдержал: «Мерилин, можно, я буду откровенен? Мне кажется, вы не хотите, чтобы ваш сын нам помогал?» — «Почему вы так решили?» — «По-моему, это совершенно ясно. Но знайте, Мерилин, Москва нам этого не простит. Москва не поймет. Вы смогли привлечь на нашу сторону своего мужа, почему же сейчас…» — «Думаете, я об этом не жалею?» — и словно задохнулась. — «Неужели жалеете?» — «Я этого не говорила. Интересно, Майкл, а вы могли бы завербовать своего сына или подарить его какой-нибудь иностранной державе?» — «Конечно, смог бы, если бы это были товарищи по оружию, как мы с вами!» — соврал он.

Они уже ненавидели друг друга, как лютые враги.

Однажды, гуляя с коляской по Холланд-парку, вычерченному четко, как чертеж, Майкл увидел меловую черточку на кипарисе — сигнал вызова от Мерилин к тайнику «Гегель» (не зря ведь в разведшколе философию учили не по Гегелю).

Что стряслось? Может быть, что-то с Ипполитом? Угроза ареста? Выплыли старые дела? Боже, как ужасна, как непредсказуема разведка! А срочные вызовы — самое страшное, они разбивают все планы, все иллюзии, от них бессонница и неврастения. А может, ты потому и пришел в разведку, что она так не похожа на плавную жизнь, где будильник, тягучая работа, унылый приход домой сразу после шести? Может, за это ты и любишь свою разведку, товарищ Майкл?

Тайник находился между Виндзорским замком и частной школой в Итоне, где на теннисных кортах выигрывают Ватерлоо, он медленно шел по парку, все ближе и ближе к развесистой иве, корни которой, оголившись, образовали прекрасные глубокие дыры.

Светило солнышко, ветер покачивал верхушки деревьев, он оглянулся вокруг: ни души, тишь и благодать, и хотелось жить и работать, работать и жить…

Майкл нагнулся, рука напряглась и скользнула под могучий корень (был случай — наткнулся на больного зайца, чуть в штаны не наложил).

Вот и контейнер — и тут удар по шее, очевидно, ребром ладони, сознание выключилось, он повалился на траву, успев подумать: кто это? контрразведка? Ипполит? подручные Мерилин? Провокация? Месть?

Когда он очнулся, вокруг никого не было — только шелестели дубовые листья.

Парк, вычерченный четко, как чертеж.

Вальтер фон дер Фогельвейде

Отель «Националь» пригож в любые времена, а в шестидесятые считался самым модным и комфортабельным — именно там и остановился английский журналист Вальтер фон дер Фогельвейде на пути из Лимы в Лондон, юркий, любезный, с милой родинкой на щеке, любимец и гордость резидентуры в Лиме, где он нес золотые яйца.

Всему приходит конец, и редакция газеты отозвала Вальтера на родину, он и сам уже начинал скучать по Англии, которую, как писал англофоб Гейне, давно поглотил бы океан, если бы не боялся расстройства желудка.

Вальтер был не только политической Кассандрой, но и заядлым садоводом, жил он в двухэтажном коттедже в Рединге, где в прославленной тюрьме воспел свои и чужие пороки Оскар Уайльд, он не просто любил свой сад до самозабвения, он обожал его как собственное дитя, он скучал по нему и на встречах с суровыми разведчиками в Лиме вновь и вновь перечислял и подробно описывал каждый кустик, каждое дерево, каждый цветок. Даже советский резидент в Лиме заразился его страстью к садоводству — о, ритуал подстригания вечнозеленой травы, когда жужжит машина и стоит наготове лейка, а в дрожании приседающего солнца обостряются краски, превращая в сказочную картину все вокруг! о жизнь, прекрасная жизнь! и как приятно махнуть рукой через улочку соседу в подтяжках и клоггах, который тоже топает по зеленому бархату, и бросить умиротворенный взгляд на вытянутый колпак истинно англиканской церквушки! Догорел день, сад наполнился новыми, вечерними запахами, и самое время, натянув габардиновые брюки и ярко-клетчатый пиджак, неторопливо пройти по истертым веками булыжникам в скромный паб «Голова сарацина», приют окрестных жителей, где хозяин, с улыбкой и не задавая вопросов, сразу наливает клиенту именно тот самый, самый-самый, всегда желанный сорт виски…

Вальтер фон дер Фогельвейде свалился на товарища Майкла как снег на голову: юный Майкл и не мечтал о таком крупнокалиберном агенте и очень удивился, когда шеф вызвал его в кабинет, передал досье и объявил, что сама судьба привела Вальтера в Москву и Майклу предстоит и поработать здесь, и договориться о связи в Лондоне.

Англия занимала все мысли разведчика, он прилежно осваивал суровый Альбион по газетам и книгам, он даже знал, что в Эшборне раз в год весь город играет в футбол прямо на улицах (уже потом, в Англии, он сажал в калошу всех англичан, никто не знал об Эшборне), а сноб — это человек, который посылает свою собаку в Альбион, чтобы она научилась правильно лаять, он выписывал английские пословицы и поговорки (чего стоило: «Может ли леопард сменить свою шкуру?», означавшее: «Горбатого могила исправит»), дабы ослеплять ими носителей котелков и орденов Подвязки, Майкл работал над собой как вол, Майкл бился над картой Лондона, нет, не над замком Тауэр или симфоническим залом Альберт-холл, а над дальними районами типа Аксбриджа или Кройдона, где предстояли тайные встречи, он с лупой в руке прослеживал маршруты метро и автобусов, которые следовало беспрестанно менять, особенно ужасными казались автобусы загородной «зеленой линии», на них по ошибке можно было умчаться вообще из Англии на Сен-Жермен-де-Пре и загулять с богемой на Монпарнасе, в то время как издерганный и измученный агент мокнул бы под дождем у памятника жизнелюбу Фальстафу, что в Стратфорде-на-Эйвоне.

Майкл осваивал и западные привычки: учился снимать шляпу в лифте, если туда впархивали дамы (это американское пижонство он подметил еще в юности в веселом фильме «Джордж из Динки-джаза»), пытался вкрапливать тонкий юмор в тосты — с этим было сложнее, но хотелось иметь успех, а он вычитал, что человек, имеющий успех на лондонском банкете, способен управлять всем миром.