Марк Твен - Письма китайца

В тот момент, когда эта утешительная мысль овладела мною, несколько молодых людей стали науськивать на меня злую собаку. Я попытался защищаться, но ничего не мог сделать. Я вбежал в подъезд дома, но дверь была закрыта, и я оказался во власти собаки. Она хватала меня за горло, кусала мне лицо, руки, ноги. Я кричал, звал на помощь, но молодые люди только хохотали. Два человека в серых мундирах (их здесь называют полисменами) поглядели с минуту на меня и не спеша направились дальше. Однако один из прохожих остановил их, привел обратно и сказал, что они должны спасти меня от собаки. Тогда полисмены отогнали ее своими короткими дубинками. Это было большое счастье, потому что я был весь в крови и одежда моя была вся в лохмотьях.

Тогда прохожий, который привел полисменов, спросил молодых людей, за что они так бесчеловечно поступили со мной, но те сказали ему, чтобы он не путался не в свое дело. «Эти чортовы китайцы приезжают в Америку, чтобы вырывать хлеб изо рта у порядочных белых людей, — заявили они, — а когда мы пытаемся отстаивать наши законные права, находятся люди, которые затевают из-за этого истории».

Они стали угрожать моему благодетелю, и так как собравшаяся толпа была настроена заодно с ними, он вынужден был удалиться. Вдогонку ему полетели проклятия. Тогда полисмены объявили, что я арестован и должен итти с ними. Я спросил одного из них, какова причина моего ареста, но он ударил меня дубинкой и приказал «заткнуть глотку». Меня повели по переулку в сопровождении толпы зевак и уличных мальчишек, осыпавших меня бранью и насмешками. Мы вошли в тюремное помещение с каменным полом. Вдоль одной стены тянулся ряд больших камер с железными решетками вместо дверей. Господин, сидевший за столом, стал писать что-то обо мне. Один из полисменов положил:

— Этот китаец обвиняется в нарушении общественного спокойствия.

Я попытался сказать что-либо в свое оправдание, но господин сказал:

— Помолчи, пожалуйста! На этот раз нахальство тебе не поможет. Придется тебе успокоиться, дружок, или мы тебя сами успокоим. Говори, как тебя зовут?

— А-Сун-Хи.

— А до этого как звали?

Я сказал, что не понимаю, что он имеет в виду. Тогда он сказал, что хочет знать мое настоящее имя, так как не сомневается, что я переменил его, после того как последний раз попался на краже кур. Они долго смеялись, потом обыскали меня и, разумеется, ничего не нашли. Это сильно рассердило их, и они спросили, кто будет вносить за меня залог и платить штраф. Я ответил, что не сделал, как мне кажется, ничего дурного и поэтому не понимаю, зачем нужно вносить за меня залог или платить штраф. Они отвесили мне несколько тумаков и посоветовали вести себя повежливее. Я возразил, что не имел намерения быть непочтительным. Тогда один из них отвел меня в сторону и сказал:

— Послушай, Джони, брось хитрить. Мы люди дела. Выкладывай пять долларов, и ты избавишься от неприятностей. Дешевле не пойдет. Говори, кто в городе твои дружки?

Я ответил, что у меня во всей Америке нет ни единого друга, что я чужестранец, что дом мой далеко и я очень беден. И я обратился к ним с просьбой отпустить меня.

Тогда полисмен схватил меня за ворот, встряхнул изо всей силы, потащил через тюремный двор и, отомкнув ключом одну из решетчатых дверей, пинком ноги впихнул меня в камеру.

— Будешь гнить, дьявольское отродье, — сказал он, — пока не поймешь, что в Америке нет места для людей твоего сорта.

А-Сун-Хи.