Феликс Кривин - Учёные сказки

— Я говорю, — продолжал граф Базель, обращаясь уже к нам двоим: — Мы живем в пятнадцатом веке, так сказать, на самом гребне цивилизации. Величайшие достижения научной мысли… Например, труды Паркоша, Длугоша, Острогора…

— Профессора Краковского университета, крупные ученые и гуманисты, — шепнул мне экскурсовод.

— Так вот я и говорю, — завершил свою мысль граф Базель. — В то время, когда всюду такие достижения — вдруг какие-то войны, убийства, бог знает что. Правильно это?

— Это, прошу пана, как посмотреть, — почтительно заметил экскурсовод. — Если с человеческой точки зрения, то неправильно, а если с исторической…

— А, плевать мне на эту историю! — загремел граф Базель, соскакивая с подоконника. — Плевать мне на нее, если она развивается не по-человечески!

— Мысли, довольно распространенные среди части польской интеллигенции пятнадцатого века, — шепнул мне экскурсовод, но тут граф дернул за шнурок, и он исчез, едва успев поклониться.

— Вот так они все, — сердито проворчал граф Базель. — История, история… Я вам прямо скажу: ни черта она без людей не стоит, история!

Я давно потерял надежду догнать свою группу, и потому охотно согласился, когда граф Базель предложил показать мне замок. Он водил меня по бесчисленным залам, ничего не объясняя и тем самым давая волю моей фантазии.

В одном из покоев, куда не разрешалось входить, в кресле, в котором не разрешалось сидеть, спала девушка.

— Это Алина, моя дочь, — сказал граф Базель. — Еще у меня есть жена Мира и сын Юлик — как видите, целая семья.

Он разбудил девушку и представил меня:

— Познакомься, Алина, это наш гость, из Московии. Кажется, у вас там сейчас Иван Третий? Ну, как он? Грозный, говорят, царь?

Из истории я знал, что Грозным был не Третий Иван, а Четвертый. Но мне не хотелось с польским графом обсуждать характер русских государей.

— Царь как царь, — сказал я. — Даже весьма приличный. А если строгий, так как же без этого, когда с одной стороны Литва и Ливония, а с другой — Золотая орда?

Граф Базель посмотрел на меня недоверчиво. И вдруг заторопился:

— Извините, меня ждут дела. Оставляю вас на попечение моей дочери.

Дочь графа занимали вопросы совсем не те, которые волновали ее отца.

— А как у вас молодежь? Чем она увлекается? Какие из новых поэтов у вас особенно популярны?

— Вознесенский, — не задумываясь, ответил я.

— А у нас Данте. Особенно его «Божественная комедия». Какие стихи, какой прекрасный итальянский язык!

— Я читал по-русски.

Алина была поражена:

— Как? У вас уже успели перевести Данте?

— Да, я читал его в переводе Лозинского. Того, который переводил Шекспира.

— Шекспира? Он что — тоже поэт? Признаться, я даже о нем не слыхала.

Шекспир относится к шестнадцатому — семнадцатому веку. Вознесенский и Лозинский — к двадцатому. Было нелепо спорить о них в пятнадцатом веке, и я поспешил замять этот неудачный литературный разговор.

— А что у вас здесь еще интересного?

— Да так… право, не знаю. Есть у нас в университете интересные ребята. Например, Коперник…

— Николай?

— Да, а вы что — уже о нем слышали? Это действительно способный студент. Профессор Брудзевский учит, что Земля — центр вселенной, а Коперник на этот счет сомневается. Мы с ним на днях говорили, так он мне такую теорию развил! Будто Земля вращается вокруг Солнца. Представляете?

— Представляю.

— Нет, на самом деле. И еще у него есть свое мнение по поводу звезд. Конечно, каждый молодой человек любит с девушкой поговорить о звездах, но все они говорят как-то бессмысленно. А послушали бы вы, как говорит о звездах Коперник!

Я иду за ней из зала в зал, удивляясь и подавляясь окружающей роскошью.

Старинная мебель, картины старинных мастеров… Все это сейчас привлекает только в музеях, но ведь когда-то и оно было новым, быть может, смелым для своего времени… Все часы в замке стоят, показывая время, минувшее несколько столетий назад.

Польша, XV век. Казимир IV Ягеллончик довел до конца разгром Тевтонского ордена. Польша становится сильным государством, во главе которого стоит вольный сейм.

— А еще у нас любят танцевать, — говорит Алина. — Знаете, есть такой новый танец — кадриль? Так вот, почти вся молодежь у нас танцует кадриль. Правда, учителя танцев не признают кадрили, они говорят, что это влияние запада, и заставляют танцевать краковяк. Конечно, краковяк хороший танец, этого никто не станет отрицать, особенно у нас, в Кракове. Но сколько можно танцевать краковяк?

Она проходит в следующий зал, а я задерживаюсь у какого-то портрета. Очень знакомое лицо. Где я мог его видеть? Может, это польский король или кто-нибудь из министров?

— А теперь пройдемте в гобеленовый зал, — слышу я за своей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу свою группу туристов, от которой я отстал или которую опередил — теперь уже ничего не понятно.

— Вот это гобеленовый зал, — говорит наш экскурсовод. — Видите, сколько здесь гобеленов?

Гобеленов действительно много. Каждый на свой манер, но, в общем, довольно однообразные И зачем в одной комнате столько гобеленов?

Мы выходим из Королевского замка, и каждый наш шаг — как век, приближающий нас к современности. И вот перед нами сегодняшний Краков, в котором так романтично новое сочетается со стариной. Город студентов, ученых, рабочих, а также туристов — значит, это и наш город…

На противоположной стороне улицы я замечаю знакомую пару.

— Граф Базель! — кричу я, бросаясь на красный свет. — Алина!

Меня останавливает свисток милиционера, а затем появляется и сам милиционер. Он что-то объясняет мне — что именно, я не слышу, потому что кричу в полном отчаянии:

— Граф! Постойте! Куда же вы, граф?!

Они не слышат меня — граф Базель и его дочь. И пока милиционер выписывает мне квитанцию, они уходят все дальше и дальше…

Куда? Не знаю. Наверное, далеко. Быть может, в свое средневековье.

Примечание:[63]

Пан Пратхавец

Есть в Польше город, и в этом городе есть дом, в котором помнят о пане Пратхавце. Больше о нем уже нигде не помнят. Потому что в жизни все забывается, и странно думать, что пан Пратхавец мог стать каким-нибудь исключением. О нем тоже забыли — и все. Пшепрашем, пане, не впадайте в отчаянье, не сердитесь, пане, как вас там зовут?

Но есть в Польше город, и в этом городе есть дом, в котором помнят о пане Пратхавце.

— О, пан Пратхавец! — говорят в этом доме. — Это замечательный пан. В свое время о нем писали во всех учебниках зоологии. И это ничуть не вскружило ему голову — нет, нет, пан Пратхавец не из тех, он принципиально не читает учебников!

О нем говорят: пан Пратхавец — это рыцарь на белом коне. Помните, как он полюбил прекрасную Гирудину и ушел за ней на край света? Он оставил все — нужно побывать в Польше, чтобы понять, как много он здесь оставил. Он оставил этот лес с высокими, прямыми, как мачта, деревьями, каждое из которых растет само по себе, вежливо ни с кем не соприкасаясь и чутко оберегая свою независимость. Он оставил землю, по которой привык ходить, и небо, которым привык любоваться. Он оставил любимый город Краков с его шумной торговой площадью и старой божницей Казимежской. Потому что пани Гирудина была необыкновенная пани, и о ней тоже писали в учебниках зоологии.

Это случилось так.

Пан Пратхавец возвращался домой после битвы, которую вели между собой брюхоногие и головоногие. Пан Пратхавец не принадлежал ни к тем, ни к другим, но он любил битвы и всюду, где мог, принимал в них участие. Головоногие победили брюхоногих, доказав тем самым, что сила не в брюхе, а в голове, хотя на самом деле сила была в пане Пратхавце. Это он воевал за головоногих, и это он победил.

Пан Пратхавец ехал на своем белом коне, держа путь на Краков, где ему готовился пышный прием в Королевском дворце. (Вы были в Королевском дворце? Красиво, хотя, правда, уже не то: слишком много экскурсоводов).

И вот где-то в пути, не доезжая до Кракова, пан Пратхавец встретил прекрасную Гирудину.

Она сидела у дороги и обрывала клевер, тот самый, о котором польский мудрец сказал, что если всю землю засадить клевером, можно сделать счастливыми всех людей. Гирудина сидела и обрывала клевер, потому что тоже хотела быть счастливой.

Пап Пратхавец окинул взглядом клеверные поля и сразу нашел то, что нужно.

— Ах! — сказала прекрасная Гирудина и, потому что клевер уже начал действовать, добавила: — Я такая счастливая!

Пан Пратхавец хотел тоже что-то сказать, но пауза была слишком короткой.

— Я вас люблю, пане Пратхавец, — сообщила Гирудина. — Я вас люблю больше, чем любила Омара, Кальмара, а также Трепанга, Камбануса и Плавунца.