Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

какого-нибудь чиновника. Он с коллективом не советуется. Он томится в своем кабинете, зевает, чешет самопишущей ручкой за ухом, качается на стуле, глядит в потолок… «Взять надо. Другие вон берут. Что ж нам отставать? По головке не погладят. Надо. Теперь чего бы придумать, чтобы и легко было, и в передовых ходить?»

И чиновник пишет своим нечеловеческим, канцелярским почерком: «Следить за столовыми приборами…», «Соблюдать финансовую дисциплину». Подумает, покачается на стуле, зевнет и припишет: «Не устраивать пьянок в рабочее время». Это чиновник припомнил: кто-то когда-то пришел нетрезвый на работу.

О том, что эти пункты унижают людей, чиновник не думает, конечно. Когда это чиновники думали о людях? О том, что эти пункты опошляют такое понятие, как социалистическое обязательство, чиновники тоже не думают. Им ведь ничто не дорого. Прелесть пунктов для чиновника в том, что они сильно облегчают выполнение обязательств. Как бы взяли обязательство, а как бы и нет… По форме взяли. По существу нет.

И вот сочинит чиновник эти пункты, а затем устраивает людям овации за то, что на работу приходили вовремя, не пили, не крали и столовые приборы в полной сохранности.

Мало того. Какой-нибудь пункт собственного сочинения чиновник вполне может назвать «новаторским», а иногда и того сильнее — «патриотическим». Разве отличались когда-нибудь чиновники целомудрием в обращении со словом?

И, как вы уже догадались, не для дела все это чиновнику нужно — какое уж там дело! — а для галочки, для отчета, для доклада. А в докладе чем громогласнее (так чиновнику кажется), тем почета и аплодисментов больше…

Не надо оваций по адресу подобных «обязательств».

И главное — не надо самих этих обязательств. Ведь стыдно.

1964

«НАДЕНЬ-КА, БРАТ ЕЛДЫРИН, НА МЕНЯ ПАЛЬТО…»

Мне предложили написать фельетон, взяв за основу читательское письмо. Это негодующее письмо: в одном уральском городе незаслуженно обидели литератора и краеведа Л. Н. С-на. Читатель просит пристыдить обидчиков.

Л. Н. С-н организовал в своем городе краеведческий музей. «Никто ему этого хлопотного дела не поручал, — пишет наш читатель. — Сам с небольшой кучкой «обращенных» собрал он богатейший материал по истории города, послал за свой счет тысячи писем во все концы страны, продумал экспозицию…»

Краевед С-н человек еще не старый, но по инвалидности вышел на пенсию. Этой весной он разослал анкеты во все села района, а сейчас систематизирует полученный материал о своих земляках, участниках Отечественной войны.

Недавно С-н отправил в областной совет ветеранов подробные сведения о живущих на территории района партизанах Отечественной войны.

Все это мне сообщили в редакции, и я сказала, что непременно напишу фельетон. Удивительно: у кого могла подняться рука обидеть такого человека!

А музей, открытый в мае 1963 года, между прочим, много посещался, и посетители оставляли благодарственные записи, и была благосклонна пресса (несколько газет выступили со статьями о музее), и было внимательно начальство. Л. Н. С-н получил грамоту, в которой отмечались его заслуги в организации музея…

Не дочитав письма (все и так ясно), я помчалась домой.

Я ехала в метро и мечтала о будущем фельетоне — гневном и обличительном. Скорее всего, думала я, С-на обидели соседи по квартире. Им не понравилось, что С-н жжет по ночам свет. Или что С-н получает много писем. Я вообразила, как соседи крадут письма и выбрасывают на помойку… Ах, встречаются еще среди нас такие люди! Я бы, разумеется, написала, что встречаются они все реже и вообще уходят в прошлое. Прикрывшись такой фразочкой, я обрушила бы громы и молнии на головы этих еще встречающихся…

Да, но откуда я взяла, что соседи? А вдруг обидчиком был какой-нибудь нетрезвый тип? Такие ведь тоже пусть редко, но попадаются…

Вот, предположим, выпил человек в кафе-молочной из картонного стаканчика что-то с собой принесенное и пошел куда глаза глядят. Забрел в музей и очень рассердился, увидев там стенды и все музейное. Кричал на С-на: «Ты, папаша, кино показывай, а эту дребедень убери к чертовой бабушке!»

Плакали испуганные школьники, куда-то звонили побледневшие учительницы… «Администрации музея долго не удавалось выдворить распоясавшегося хулигана, — написала бы я. — И до каких пор, — спросила бы я, обращаясь неизвестно к кому, — подобные типы будут нарушать культурный отдых трудящихся? Не пора ли…» Ну, в общем, уж я бы написала!

Щеки мои пылали, гневные слова так и вспыхивали в мозгу, но тут я спохватилась. Не пора ли заглянуть в письмо и узнать, кто же на самом деле обидел С-на?

Но дочитать письма не удалось: следующая остановка была моя. Однако главное я схватить успела: ни соседи, ни пьяные С-на не обижали. Обидели его на каком-то заседании.

После того как музей существовал уже два с половиной года, работу его внезапно решили обсудить. Вызвали С-на и его помощников. С-н сделал доклад. Но доклад присутствующих не удовлетворил. Или удовлетворил. Это неважно. Дело в том, что проект решения по докладу был изготовлен заранее. Выслушали С-на лишь потому, что так полагается. Сначала полагается доклад, затем полагаются прения, затем зачитывается проект решения. И вот в этом документе было сказано, что…

«…заслушав и обсудив доклад председателя совета Л. Н. С-на, признать, что за два года совет, по существу, ни какой (?) политико-массовой воспитательной работы не проводил. Что же касается работы музея, следует отметить, что музей работал периодически и нерегулярно, как следствие нидостаточной (?) организационной работы музея».

Я поднималась на эскалаторе. Щеки мои уже не горели, и пыл мой угас. Какое же это было заседание? Быть может, собрались работники городского коммунального хозяйства? Конечно, не бог весть какое начальство, но все же это мне не нравилось… Одно дело — выступать против отдельных неорганизованных соседей и пьяниц, другое дело — когда речь идет об учреждении. Так, так.

Дома я села за стол и наконец дочитала письмо до конца.

«Ошеломленный Леонид Николаевич не нашелся что сказать. Правда, присутствовавшие члены совета запротестовали и настояли на внесении ряда поправок. Но присланное через месяц Леониду Николаевичу решение ни единой буквой не отличалось от проекта. Подмахнувший этот оскорбительный и безграмотный документ председатель исполкома, видимо, по рассеянности не внес никаких изменений».

Председатель исполкома? Так вот какое это было заседание! Через два с половиной года после открытия музея горсовет решил поинтересоваться работой музея и вызвал С-на, и тот сделал доклад. Итак, получается, что С-на обидел горисполком…

И тут я почувствовала легкий озноб, и мне захотелось сказать: «Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло…» Это, помните, в чеховском рассказе «Хамелеон» говорит некто Очумелов, узнав, что собачка-то была генеральская…

А