Владимир Кунин - Дорога к звездам

— А как ты будешь открывать и закрывать запертые двери квартиры и подъезда, когда нас с Тимом не будет дома?

— А окно? — спросил я.

— Ты сошел с ума! У нас второй и достаточно высокий этаж.

— Это уже мои проблемы. Покажи, пожалуйста, как открывается окно. Я никогда не видел таких рам.

— Америка... — усмехнулась Рут. — Повсюду в мире окна распахиваются, а у нас — поднимаются. Смотри! Я беру за эту ручку, поднимаю раму слегка вверх... Здесь по бокам защелки. Чтобы опустить, нужно...

— А нельзя оставить щель, чтобы я мог только просунуть голову?

— Пожалуйста. Тем более что это окно выходит во внутренний дворик со старыми гаражами.

— Блеск! — сказал я.

Внешний подоконник этого старого дома был широким — на нем даже дрыхнуть было можно. К тому же рядом, буквально в двух метрах от окна, росло могучее дерево с прекрасными толстыми ветками, по которым мог бы прыгать даже Слон.

Вот на это дерево с этого-то подоконника я и сиганул на глазах у восхищенной Рут. Быстренько спустился на землю и сразу почувствовал уйму знакомых и незнакомых запахов, отчего мгновенно утратил чувство сонливости, одолевавшее меня последние полчаса.

Пахло Котами и Кошками, пахло Крысами, старыми автомобилями... Откуда-то тянуло откровенной и неопрятной нищетой, витали запахи несомненной обеспеченности и хорошей еды... Нормальные запахи Большого Города.

Как и всегда в темноте, зрение у меня автоматически обострилось, и я стал обследовать внутренний двор дома в поисках места для сами понимаете чего...

Нашел старый, проржавевший огромный легковой автомобиль совершенно незнакомой мне марки, устроился под ним и, слава Богу, вовремя сделал все свои дела. Как и положено — зарыл, забросал комочками мерзлой земли и еще чем-то, что под лапу попалось, вылез из-под автомобиля и стал приводить себя в порядок. Почистился, умылся, прилизался, размял когти и только было собрался к «своему» дереву, как вдруг увидел, что рядом со мной сидит грязно-беленькая Кошечка и в упор смотрит на меня во все свои зеленые глазки.

То, что она была ГРЯЗНО-беленькая, я и в темноте увидел. Мало ли я встречал уличных, ничейных, бесхозных Кошек на своем жизненно-половом пути?!

Короче, я посмотрел на нее, она не отвела своего взгляда от меня, и уже через пять секунд мы трахались как сумасшедшие!..

Несмотря на свою неухоженность, техникой секса она владела безукоризненно! Правда, сквозь стоны наслаждения все время приговаривала и варьировала на все лады одну и ту же фразу:

— А тебе Вагиф разрешил?.. Ты спросил у Вагифа?.. Господи, что скажет Вагиф?.. Я так боюсь, что Вагиф будет против!..

Не скрою, мне это изрядно мешало, но я подумал: в конце концов, в Америке я трахаюсь впервые, и вполне вероятно, что у НИХ это особый национальный обычай — во время траха бормотать вот такие присказки...

А национальные обычаи страны, в которой я сейчас нахожусь, я просто обязан соблюдать и уважать!

Мне же не мешало перетрахать в Германии невероятное количество немецких Кошек, хотя они, несмотря на обилие эротических изданий и секс-телепрограмм, почти всегда во время ТРАХПРОЦЕССА спрашивали недовольными голосами:

— Ты скоро кончишь? Ну сколько можно?.. Спать же хочется.

Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят:

— Только не в меня! Только не в меня!..

Каждое государство имеет свои сексуально-национальные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнерши, все время повторявшей одно и то же, явно восточное имя — Вагиф.

У меня даже мелькнула мысль — может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития...

Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в канадском порту Сент Джонс из-за Крыс, как утверждал мистер Чивер — «величиной с поросенка».

— И что же это за Вагиф? — лениво спросил я, снова приводя себя в порядок.

Грязно-беленькая Кошечка, нафаршированная мной минимум семью котятами в будущем, изумленно посмотрела на меня и еле вымолвила:

— Ты не знаешь Вагифа?!

— Не-а, — легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево.

— Ой-ой-ой... — только и сказала моя Первая Американочка.

Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухню-столовую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На ее плечи была наброшена короткая теплая полицейская куртка с меховым воротником.

— Черт побери! Где тебя носило?! — обеспокоенно спросила она. — Оттуда еще такой холод... Я уже не знала, что и подумать!

— Пока искал подходящее место, пока то-се, пятое-десятое... — уклончиво ответил я. — А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться?

— Да что угодно! Это Нью-Йорк — банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что... Могу тебе по секрету сказать, что я вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть как-то мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира. Мне мой ребенок дороже!..

Рут решительно опустила окно и сбросила теплую куртку на стул:

— Идем к Тиму. Я там тебе уже все приготовила.

Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой.

Эта коробка с одеяльцем ну точь-в-точь повторяла мою Старую ленинградскую коробку С одеялом, в которой я спал первые три года — все свое детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина.

Шура называл ту коробку с одеялом — «Лежбище Котика»...

Я благодарно потерся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне спокойной ночи, Рут затворила за собой дверь.

Впрыгнул я в коробку, улегся, устроился там, еще какое-то недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом...

...а потом смотрю — Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе...

И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан.

А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах... То есть на ногах. И вроде бы все они уже мертвые...

А Шура — живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника...

Я оглянулся — огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах— лед, на полу— лед... Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю... Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, еле-еле продвигаюсь!..

— Шура!.. — кричу я. — Шурочка, это я — Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай...

А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит:

— А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь так доползешь, нет так нет. Какая разница?

«Господи!.. Что он говорит?!» — думаю.

А сам ползу по льду, когти срываются, и почему-то надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что... И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..

— Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик! — кричу я ему. — Холодно же!..

— Мне накрываться нельзя, — отвечает Шура и поднимает подол рубахи.

А на груди у него — от горла чуть ли не до пупа — страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми веревками с большими узлами... И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..

— Мамочки родные!.. — в ужасе кричу я. — Что же это?!

А Шура так усмехается и говорит:

— Да так... Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело — сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.

Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:

— А это кто, Шурик?..

— А это разные... Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес.

Я-то в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может... И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что — понятия не имею...

Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:

— Не боись, Мартышка! Все будет— нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял — оказывается, можно и без сердца. В чем-то даже удобнее — никого не жалко, никто тебе не нужен...