Годы прострации - Таунсенд Сьюзан Сью

Георгина приступает к работе во вторник.

Понедельник, 12 ноября

Утром жена подвезла меня до больницы. Затем она поехала на вокзал, чтобы сесть на поезд до Лондона, а потом на такси отправится в «Селфриджс», где она накупит себе обновок.

Салли вернулась. Сказала, что брала больничный на один день — ей надо было пережить разрыв с Энтони.

Я попытался ее развеселить:

— А вы видели свое разбитое сердце на рентгенограмме?

К моему удивлению, она обиделась и больше не разговаривала со мной, только коротко давала указания. После процедуры я извинился, сказал, что у меня и в мыслях не было смеяться над ее рухнувшими отношениями с Энтони. Она приняла мои извинения. Впредь я буду с ней осторожнее. Хотя, на мой взгляд, Салли не производит впечатления чувствительной натуры. Она худенькая, но жилистая.

Бернард Хопкинс нанял фургон с водителем, вознамерившись очистить от книг какой-то дом в университетском районе Лестера. Он заверил меня, что «в этой куче отбросов непременно сверкнет чистое золото».

Вторник, 13 ноября

Дневник, как я мог забыть, когда Гленн возвращается из Афганистана! Вчера! После терапии я встретился с ним у его матери Шарон. Я ожидал увидеть загорелого, подтянутого Гленна, но он был бледен и измучен. Сказал, что просидел двенадцать часов в самолете на взлетной полосе в провинции Гильменд, потому что «военные опять все напутали». Во время полета поспать не удалось из-за болтанки и узких кресел.

Когда Шарон вышла на кухню готовить сыну его любимую еду — полный английский завтрак, — я спросил:

— Как там, Гленн?

Он потупился:

— Не хочу об этом говорить, папа. — И задал вопрос мне: — Зачем, по-твоему, мы воюем с Талибаном? — Похоже, он искренне не понимал, что он там делает.

Я объяснил, что талибы — религиозные фанатики, жаждущие управлять страной согласно суровым исламским законам, а это означает: никакого образования для девочек и запрет на музыку, модные стрижки и бритье.

— Проблема в том, папа, что талибы и обычные афганцы выглядят совершенно одинаково, и ни те ни другие не любят нас, солдат. А чего еще от них ждать, если янки бомбят их свадьбы и все такое.

В комнату заглянула Шарон с известием: она сожгла сосиски, поэтому завтрак запаздывает.

Как она умудрилась сжечь сосиски, стоя над плитой и крепко вцепившись в ручку сковородки? Я не ясновидящий, просто Шарон оставила дверь на кухню открытой. Шарон всегда была толстой, но теперь она приближается к совсем уж нездоровой тучности. Еще год-два, и она не протиснется в дверной проем, придется вызывать пожарных, чтобы извлекли ее из дома. Глядя на нее, я не мог поверить, что когда-то у меня с этой женщиной был секс, а мое сердце начинало учащенно биться, стоило мне ее завидеть вдалеке. Я даже сочинял стихи, посвященные ей, и оставлял их на ее подушке. Сейчас она в самом разгаре очередного катастрофического романа с парнем по имени Грант Макналли. Он моложе ее, и у него условный срок за кражу бараньей ноги из «Альди», где все продается с хорошей скидкой.

Шарон оправдывала Гранта плаксивым тоном:

— Он всего лишь хотел накормить свою семью. На работу его никто не берет.

Помяни черта… Над нашими головами раздался грохот (Шарон положила ламинат по всему дому), и перед нами предстал последний «отчим» Гленна, почесываясь и щурясь на дневной свет. Он был в мятой майке и длинных трусах. На бицепсах Гранта красовалась буквенная татуировка: «Бритни, Уитни, Кельвин и Каин» — очевидно, имена его детей, которых у него отобрали.

— Ты рано сегодня, Грант, — залебезила Шарон. — Мы тебя разбудили?

— Угу, — промычал Макналли, — я услыхал типа голоса и больше не смог уснуть. Чайник поставила?

Шарон метнулась на кухню (ну, насколько тучная женщина способна метаться), а Макналли уселся на диван, закурил и, нажав кнопку на пульте, включил огромный плоский телевизор. Ни мне, ни Гленну он до сих пор слова не сказал.

Я встал и с преувеличенной вежливостью обратился к нему:

— Как поживаете? Меня зовут Адриан Моул, я отец Гленна.

Макналли не оторвал глаз от «Шоу Триши Годдард» — ведущая уличала тощего мужчину с седым лохматым конским хвостом в пагубном пристрастии к травке.

Гленн поднялся на ноги, встал между Макналли и телевизором и прошипел:

— Ты не уважаешь моего папу?

— Да я всех уважаю, — залепетал Макналли.

— Тогда поздоровайся. А когда закончишь с этим, мотай наверх и прикрой чем-нибудь свою задницу.

Шарон принесла чай в кружке с надписью «Мужчина в доме». Она быстро переводила взгляд с Макналли на Гленна и обратно. Напряжение в комнате ощущалось физически.

Макналли шумно отхлебнул чаю и скривился:

— Горячо, дура ты жирная.

— Извини. — Шарон опять удалилась на кухню.

Гленн вынул кружку из пальцев Макналли:

— Я теперь мужчина в доме, и я это выпью, большое всем спасибо. А ты только попробуй назвать мою маму жирной дурой. Проси прощения!

Дальше получилось очень некрасиво. В возникшей потасовке чай разлили, а Макналли силком удалили из комнаты. Шарон пыталась разнять сына и любовника, но небольшая драка все же произошла.

Лично я ненавижу насилие и конфронтации разного рода, однако я не мог не порадоваться тому, что мой сын встал на защиту своей матери. Макналли убежал наверх и забаррикадировался в ванной.

Шарон захныкала:

— Зря ты вмешался, Гленн. Он потом на мне отыграется.

— Он что, бьет тебя? — изумился Гленн. (Шарон уставилась в пол.) — Мама, он не работает, сидит на твоей шее, и ты же еще его боишься. Да гнать этого гада в шею! Почему ты живешь с ним?

— Я люблю его, — всхлипнула Шарон.

В такси по дороге в Мангольд-Парву Гленн сказал:

— Никогда не думал, что мама предпочтет какого-то придурка мне, своему родному сыну.

Я похлопал его по плечу:

— Любовь превращает нас в недоумков, Гленн.

Если Георгине и не понравилось то, что Гленн проведет отпуск у нас, заняв комнату Грейси, она великодушно не подала виду. В нашей спальне мне сразу бросился в глаза костюм ее мечты, висевший на плечиках, обшитых розовым атласом. На полу стояла пара строгих черных туфель — выше каблуков я в жизни не видел. Да она и шагу на них ступить не сможет!

Среда, 14 ноября

7.30 утра

Вчера, после своего первого дня в Фэрфаксхолле, Георгина вернулась домой в восьмом часу вечера, очень возбужденная. Я слушал «Арчеров», но она выключила радио и принялась рассказывать о своем рабочем дне. Насколько я понял, в основном она разъезжала с Фэрфакс-Лисеттом по имению, знакомясь с обслуживающим персоналом и арендаторами. Обедали они в пабе в соседней деревне, а потом устроили мозговой штурм на тему, как нажиться на туристах и экскурсантах, которых они допустят в поместье.

На высоченных каблуках, в черном костюме, белой блузке, Георгина расхаживала по кухне, стряхивая пепел в раковину. Я подумал, что она выглядит точно так же, как пять лет назад, когда мы влюбились друг в друга. Тогда я не мог поверить своему счастью — такая красавица ответила мне взаимностью!

— Сегодня, Ади, я чувствовала себя самой собой! — подытожила Георгина.

— А тебе было не трудно ходить в этих туфлях? — спросил я.

— Нет, Хьюго купил мне резиновые сапоги.

Заглянув в прихожую, я увидел у двери сапоги. Розовые. В цветочек. И у меня похолодело в груди.

9.00 вечера

Утром, как обычно, терапия. Салли была рассеянна. Обращалась со мной как с очередным пациентом, не более. Наверное, у нее месячные.

Поехал в магазин. Бернард выкупил у какого-то старика библиотеку целиком, состоящую сплошь из книг о полярных исследованиях. Я попросил его составить каталог и занести его в наш компьютер.