Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В огромном барском кабинете,Где двадцать лет без переменСтояло всё, помещик NХодил, поднявшись на рассвете,Уже причесан и одетИ вспрыснут нежными духами…Но здесь мне хочется стихамиВоспеть сей барский кабинет,Покой полу-аристократа,Полупсаря, полупевца,Полуфранцузика с лица,В Париже жившего когда-то,Полупомещика степей,Полугероя в старом стиле,Тех дней, когда еще носилиПарик, камзолы и тупей.

Всем понемножку в этом светеХотел быть русский сибарит,И обстановка в кабинетеНосила тот же самый вид:Диваны, мягкие подушки,Седло казацкое в углу,Галантерейные игрушкиМеж книг и счетов по столу;Карамзина изображенье,Портрет любимого коня —Внизу же было изреченье:«Жил восемь лет, четыре дня»,Устав дворянского собранья,Нагайки, ружья, мундштуки,Крылова «полное изданье»,Размеров разных чубуки;На полках книги меж диванов:«Маяк», «Онегин», «Новый псарь»,Ростопчина и ты, Курганов,Настольной книгой бывший встарь,Французских несколько романовИ без обертки календарь,Да в переплетах разнородныхИ привлекательных для глазНа всех столах и полках модныхЛежал известный «Тарантас».

Помещик был с утра не в духеИ скрыть ворчливости не мог.Бесило всё его — и мухи,И сладкий чай, и скрип сапог,И платье сельского покроя,И прыщ, вскочивший на щеке,—Забыл он даже о щенкеСвоем возлюбленном Медоре.Так утро шло. Устав шагать,Он сел к столу в большом зазоре,Раскрыв огромную тетрадь;На ней же тщательно наклеенБыл с краткой надписью ярлык:«Год двадцать третий. Мой дневник».Привычку старую в селе онЕще сберег и по утрамВносил в дневник свой без системыОтрывки сельских эпиграмм,Воспоминанья, «мысли», темы,Посланья, стансы в честь кузин,Заметок мелких ряд летучий,Стихотворения на случай:«В день похорон» иль «в день крестин»,На смерть собачки или дяди…Прелюбопытная тетрадь,—И кое-что из той тетрадиТеперь мы можем прочитать.

Дневник помещика

Тоска и глушь!.. Здесь, как номады,Живут дворяне, бросив свет…Нигде хорошей нет помады,И куаферов вовсе нет.Иным здесь славно жить, но я лиТак прост, как эти чудаки?..Кто долго жил в Пале-Рояле,Тот здесь удавится с тоски.Здесь всё выходит вон из нормы —Грязь, неопрятность, грубость, смрад,Притом же новые реформы…Плебей на шею к нам сесть рад.О боже мой! Во время оноМы не знавали этих бедИ на работника СеменаТогда не жаловался Фет.

Повсюду злиться есть причинаИ хоть в могилу впору лечь:Нельзя крестьянина посечьИ выдрать собственного сына,Как будто в этом есть вина…Жить так нельзя нам, воля ваша,С тех пор, когда упраздненаО ты, березовая каша!

Учитель новый наш, Белин —Прямой образчик демократа:Со мною горд, как властелин,А со слугой — запанибрата.Со мною спорит без затейИ очень рад перед соседом,Перед глазами всех детейПоднять хоть на́ смех за обедом.Ну так и смотрит людоедом…Положим, точно он умен,И образован, и начитан,Но всё ж мужик… При мне кричит он,Что век наш после похоронНапрасно рвется из могилы,Что мы, отцы, мозгами хилы,Что нам повсюду, здесь и тут,Везде отходную поютИ что для чтения негоденУченый Грот и сам Погодин.

Просил главу из «Тарантаса»Прочесть при детях Белина,И — вот новейшая-то раса! —Он мне ответил: «Вот-те на!К чему такая старина?Найдем мы книжку посвежее,Чем ваш любезный „Тарантас“!»— «Вы, сударь, грубы… таранта-с…»,—Ему воскликнул в кураже я.Mon dieu![64] Могу ль я уважатьТаких набитых дуралеев!

«А вы стишки для юбилеевВсё продолжаете писать? —Белин спросил меня за чаем…—Стишки такие любы мне.Мы этот род предпочитаемВсем гимнам к солнцу и луне.Принадлежать весьма солидноК числу обеденных певцов!..»Ну как подобных наглецовМогу выслушивать?.. Обидно…

Белин за прожитое времяХотел взять деньги. Подождешь!..Всё это нищенское племяДрожит за каждый медный грош.Когда б не этот долг проклятый,Я не терпел бы в доме зла,И мой назойливый глашатайДавно б был прогнан из села.

В то утро, рано встав с постели,Помещик N занес в дневник:«Что ж это будет в самом деле?Повелевать здесь всем привыкНедоучившийся мальчишка,Ученьем новым умудрен,И носит ветхий сюртучишкоКак тогу цезарскую он…Ну нет, сегодня будет трепка…»Тут он закрыл свою тетрадьИ закричал: «Эй, кто там! Степка!Ко мне учителя позвать!»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Меж тем как гнев аристократаОт раздраженья вырасталИ кистью шитого халатаЛев в нетерпении играл,Меж тем как чай был на пол пролит,Забыт черешневый чубукИ в доме все узнали вдруг,Что «барин гневаться изволит»,—В соседнем флигеле один,С пером в руке, между двух окон,Перед столом сидел Белин.Уж написал немало строк он,В письме добравшись до конца,И даже вставил Nota bene,Как вдруг услышал, что с крыльцаК нему стучится кто-то в сени…Но здесь, по прихоти певца,Приличья света проклиная(Я — каюсь — их давно не чту),Письмо студента Белина яБез позволенья перечту.Пускай мне скажут: экой срам-то!Но я не вижу в том вины:Права чиновников почтамтаДавно поэтам всем даны.Певец в желаньях независим,И для него, с былых времен,Нераспечатанных нет писем,Как для любовниц и для жен. Белин писал:

                      «Занес же лешийМеня в проклятый уголок!..Ушей, пожалуста, не вешай,Не жди, что юный демагогТебе опишет пышным слогом,Как он шлифует дураковИ просвещает по берлогамЛесных медведей и волков.Здесь, право, к подвигам великимУ всех охота пропадет;Здесь, милый друг, в единый год,Того гляди — сам станешь диким,Забудешь совесть, смысл и стыдИ станешь мелким, грязным плутомИ на Петропольский гранитПотом „вернешься алеутом“,Как Грибоедов говорит.Тружусь я здесь для высших целей:Оклад имею годовой,Уча двух юных пустомелейС клинообразной головой,Которым знания — вериги,Которых тешит мысль одна,Что в золотой дворянской книгеСтоять их будут имена;Которым герб рассудка краше…Ждут с детства эти делибаши,Когда отца уложат в гроб,Хоть перейдет им от папашиОдно наследство — медный лоб.А сам папаша… в денди ономРазличных свойств явилась смесь:Он весь пропах одеколоном,Пропитан чванством пошлым весь.Плохой певец без дарованья,Деспот под бабьим башмаком,Аристократ без состоянья,Богач с иссякшим кошельком,Романтик, грабивший реальноСвоих дворовых и крестьян,В себе явивший специальноТип славный „русских парижан“.Он, весь уезд переполоша,Всех мотовством своим дивил,А мне, наставнику, ни грошаПока еще не заплатилИ говорит, что тот вульгарен,Кто не умеет долго ждать…»

«Кто там?» — «К себе вас просит барин…»— «Зачем бы это — нужно знать?..Не о движеньи ли наукиПрослушать хочет он урок,Иль просто от лягавой сукиРодился новенький щенок,И о событии этом важномОн известить желал меня…»Так думал, голову склоня,Белин пред домом двухэтажнымИ чрез парадное крыльцоДошел до двери кабинета.Увидя хмурое лицоСтепного франта и поэта,Белин улыбки скрыть не мог,Спросил его: что вам угодно?Затем домашний педагогСел в кресла мягкие свободно.

Минуты три любимец музХодил по комнате сурово,Но наконец так начал: «Ну-с,Я вам хочу сказать два слова».— «Хоть целый спич». — «Нельзя ль остротВам не пускать на время в ход…Я вами, сударь, недоволен».— «Благодарю за комплимент».— «Я болен, слышите ли, боленЧрез вас лишь, господин студент».— «Больны, так нужен, значит, лекарь:Болезнь как раз прогонит прочь,А я не медик, не аптекарь,И вам едва ль могу помочь».— «Вы, сударь, держите не строгоМоих детей, — веду я речь…»— «Что ж, мне прикажете их сечь?Хожалым стать из педагога?»— «M-r Белин! Дурной примерМоим вы детям подаете…»— «Пример дурной… Гм! Например?»— «Хоть о крестьянстве, о работе,О тунеядстве высших сфер,О пользе всех ассоциацийВедете с ними разговор,А я подобных демонстрацийНе признаю уж с давних пор.Потом… хоть это вздор… однакоВас нужно мне предостеречь:У вас приличного нет фракаИ — волоса до самых плеч.Что мне — священно, вам — потеха,И много, много есть причин…»Но здесь, скрывать не в силах смеха,Расхохотался вдруг Белин.Тут барин, мрачен, словно ворон,Трясясь от злобы, вышел в зал,Шататься стал, и на ковер онВ изнеможении упал.

Прибавлю вместо эпилога,Нисколько в правде не греша:Прогнал помещик педагога,Не заплативши ни гроша,А сам задумал он для светаПисать поэму «Людоед»,И, говорят, поэма этаДолжна на днях явиться в свет.

330. ДЕМОН