Шутки Жижека. Слышали анекдот про Гегеля и отрицание? - Славой Жижек

Вот еще одна – играю на балалайке, трахаю твою жену». – «Но это же не рифма!» – «Может быть, зато это правда». Фишка в том, что на сербском последняя реплика содержит в себе слабую рифму (nije rima, ali je istina), и поэтому цыган все же произносит рифму, но в качестве второго ответа на реакцию офицера, которую вызвал первый, неправильный ответ (без рифмы)[95].

• Вот к чему прибегнул Гегель, чтобы совершить диалектический сдвиг, при помощи которого предикат сам превращается в субъект. Этот сдвиг, опять же, можно было бы представить в виде шутки про Рабиновича: «Я нашел сущность феминности». – «Но ее нельзя найти, она рассеяна и разбросана». – «Что ж, эта рассеянность И ЕСТЬ сущность феминности»[96].

• В наши дни, однако, евреи действительно боятся, что с распадом коммунизма и с появлением националистических движений, которые открыто придерживаются антисемитских позиций, во всех бедах вновь будут винить именно их, и поэтому мы сегодня можем с легкостью представить себе инверсию шутки про Рабиновича, где на вопрос служащего он отвечает: «По двум причинам. Во-первых, я знаю, что коммунизм в России будет царить вечно и что ничего не изменится; для меня это невыносимая перспектива». – «Но ведь это полный бред, грехи коммунизма будут жестоко отомщены!» – «А это во-вторых»[97].

* * *

Итак, феномен высказывает истину лишь тогда, когда выдает себя за ложь, как еврей из фрейдовского анекдота, который часто вспоминал Лакан. Еврей упрекает своего друга: «Почему ты говоришь, что едешь в Краков, а не в Лемберг, когда на самом деле едешь в Краков?» (Произнести правду означает нарушить кодекс обмана, которому по умолчанию подчинены их отношения: когда один из них собирается в Краков, он должен соврать, что едет в Лемберг, и наоборот.)[98]

ВАРИАЦИИ

• Оппозиция социалистического самоуправления и «бюрократического» социализма государственного толка представляет собой элементарную семантическую ось, с помощью которой легитимируется правление Партии. Партийно-государственная бюрократия легитимирует свое правление через идеологию, в которой она же сама обозначается как главный враг, и поэтому обычный югославский гражданин может задать правящей бюрократии тот же вопрос, который задавал один еврей другому в приведенной нами ранее шутке: «Почему ты говоришь мне, что величайший враг рабочего самоуправления – это партийно-государственная бюрократия, если она и правда выступает его величайшим врагом?»[99]

• Прямо как в новой версии старого еврейского анекдота: «Вы же вежливый человек, так почему вы ведете себя так, будто пытаетесь быть вежливым?»[100]

• Загадку символического порядка лучше всего иллюстрирует таинственный статус того, что мы привыкли называть «вежливостью». Когда при встрече со знакомым я говорю: «Рад тебя видеть! Как поживаешь?», мы оба понимаем, что в некотором смысле «это не всерьез» (ведь если мой собеседник заподозрит, что мне и правда интересно, как он поживает, он может неприятно удивиться, как если бы я пытался разузнать у него нечто личное, то, что меня не касается, – если перефразировать старый фрейдовский анекдот: «Почему ты говоришь, что рад меня видеть, когда на самом деле рад меня видеть?»)[101].

• Это различие между двумя разновидностями явления (тем, как вещи действительно нам являются, и тем, как нам представляется, как они нам являются) связано со структурой фрейдовской шутки про еврея, который жалуется своему другу: «Зачем же ты говоришь мне, что едешь в Лемберг, когда на самом деле ты направляешься в Лемберг?» В случае товарного фетишизма, к примеру, когда я непосредственно воспринимаю деньги в качестве узла общественных отношений, а не какого бы то ни было магического предмета и обращаюсь с ними как с фетишем лишь в своей практике, так что площадкой для фетишизма служит моя настоящая социальная практика, меня могли бы упрекнуть следующим образом: «Почему вы говорите, что деньги – это всего лишь узел общественных отношений, когда на самом деле они представляют собой лишь узел общественных отношений?»[102]

• Следовательно, здесь нельзя не вспомнить старый фрейдовский анекдот про еврея, который врет другу о том, куда направляется, с помощью самой истины: «Почему Клинтон сказал, что следует прислушаться к протестующим, если к протестующим действительно следует прислушаться?»[103]

• Если вспомнить фрейдовский еврейский анекдот («Почему ты говоришь, что едешь в Лемберг, когда на деле едешь в Лемберг?»), основной скрытый упрек партнера-сопляка к новой femme fatale можно сформулировать так: «Почему ты ведешь себя так, будто ты холодная сука-манипулятор, когда на самом деле ты просто холодная сука-манипулятор?»[104]

* * *

Воздействие Реального заметно в анекдоте о пациенте, который жалуется аналитику, что у него под кроватью завелся огромный крокодил. Аналитик объясняет пациенту, что это его паранойяльная галлюцинация, и постепенно излечивает его – пациент прекращает видеть крокодила. Пару месяцев спустя аналитик встречает на улице друга бывшего пациента с крокодильим наваждением и спрашивает, как тот поживает. Друг отвечает: «Погодите-ка, вы про кого спрашиваете? Про того моего приятеля, которого съел крокодил?»

* * *

Но это лишь одна сторона фаллического парадокса. Обратная его сторона запечатлена в шутке-загадке: «Что на свете легче всего остального? Фаллос, ведь только его можно поднять одной лишь мыслью»[105].

ВАРИАЦИЯ

• Эрекция зависит исключительно от меня, от моего сознания (как в старой шутке: «Какой предмет самый легкий в мире? Член, ведь только его можно поднять силой мысли!»), но вместе с тем я не имею над ней власти (если я не в том настроении, то никакая сила воли не поднимет его – именно поэтому для Августина Блаженного то обстоятельство, что эрекция не подчиняется моей воле, служит Божественной карой за надменность и самонадеянность мужчины, за его желание стать хозяином мира)[106].

* * *

– Слышали анекдот про тупого червя, который пытается проникнуть в пухлый пончик?

– Нет.

– Как и я.

Комедия – это кризис легитимности, за которым следует внезапное появление рога изобилия.

Послесловие Момуса

В моей «Книге шуток» (это роман, в котором история одной семьи рассказывается сугубо через шутки) одна шутка появляется дважды. Я узнал ее от Жижека, приписывающего ее Фрейду. В начале эссе 2004 года «Иракцы и чайник, который одолжили» он пишет: «Все мы помним старый анекдот про чайник, на примере которого Фрейд объяснял причудливую логику сновидений: 1) я ни разу не брал у тебя чайник; 2) я вернул тебе его целым и невредимым; 3) в чайнике уже была дырка, когда я его у тебя одолжил». Это анекдот, головоломка или синдром? Это форма ситуации, говорит Жижек. Это структура.