Из дома вышел человек… - Хармс Даниил Иванович

Из дома вышел человек… читать книгу онлайн
Кто такой Даниил Хармс? О себе он пишет так: «Я гений пламенных речей. Я господин свободных мыслей. Я царь бессмысленных красот». Его стихи, рассказы, пьесы не только способны удивлять, поражать, приводить в восторг и замешательство; они также способны обнаружить, по словам Маршака, «классическую основу» и гармонично вписаться в историю и культуру ХХ века. В любом случае бесспорным остается необыкновенный талант автора, а также его удивительная непохожесть – ничего подобного ни в России, ни за рубежом не было, нет и вряд ли когда-нибудь будет.
В настоящее издание вошли широко известные и любимые рассказы, стихи и пьесы Даниила Хармса, а также разнообразный иллюстративный материал: рисунки автора, фотографии, автографы и многое другое.
Тексты публикуются в соответствии с авторской орфографией и пунктуацией.
– Что вам от меня нужно? – спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
– А ты что не оборачиваешься, когда тебя окликают? – сказал он.
Я задумался над содержанием его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
– Да ты что? Не узнаешь что ли меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
– Послушай ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи ка мне пятерку, а мы с тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:
– Ну так как же, одолжишь ты своему брату немного денег? – и с этими словами он сам расстегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.
– Вот, – сказал он, – я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в польто. – И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
– А где же ты был до сих пор?
– Там, – отвечал мне брат и махнул куда-то рукой.
Я задумался: где это «там»; но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
– Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минутку выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата ни где не было.
Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я, сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, что бы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
– Прин тим прам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор можите считать, что меня больше нет.
〈1935–1937〉297
Один человек лёг спать верующим, а проснулся неверующим.
По счастию, в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы, и человек этот имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя. И вот, ложась на кануне спать, человек взвесил себя и узнал, что весит 4 пуда 21 фунт. А на другой день утром, встав неверующим, человек взвесил себя опять и узнал, что весит уже всего только 4 пуда 13 фунтов. «Следовательно», решил этот человек, «моя вера весила приблизительно восемь фунтов».
〈1936–1937〉298
Два человека разговорились. При чём один человек заикался на гласных, а другой на гласных и на согласных.
Когда они кончили говорить, стало очень приятно – буд то потушили примус.
〈1936–1937〉299
– Я не советую есть тебе много перца. Я знал одного грека – мы с ним плавали на одном пароходе – он ел такое страшное количество перца и горчицы, что сыпал их в кушанья неглядя.
Он, бедный, целые ночи просиживал с туфлёй в руках…
– Почему? – спросил я.
– Потому что он боялся крыс, а на пароходе крыс было очень много. И вот он бедняжка, в конце концов, умер от бессонницы.
3 января 1938 года.300
Четвероногая Ворона
Жила была четвероногая ворона. Собственно говоря, у неё было пять ног, но об этом говорить не стоит.
Вот однажды купила себе четвероногая ворона кофе и думает: «Ну вот, купила я себе кофе, а что с ним делать?»
А тут, как на беду, пробегала мимо лиса. Увидала она ворону и кричит ей: «Эй, – кричит, – ты, ворона!»
А ворона лисе кричит:
«Сама ты ворона!»
А лиса вороне кричит:
«А ты, ворона, свинья!»
Тут ворона от обиды рассыпала кофе. А лиса прочь побежала. А ворона слезла на землю и пошла на своих четырех, или, точнее, на пяти ногах в свой паршивый дом.
13 февраля 1938 года.301
Когда сон бежит от человека, и человек лежит на кровати, глупо вытянув ноги, а рядом на столике тикают часы, и сон бежит от часов, тогда человеку кажется, что перед ним распахивается огромное чёрное окно и в это окно должна вылететь его тонкая серенькая человеческая душа, а безжизненное тело останется лежать на кровати, глупо вытянув ноги, и часы прозвенят своим тихим звоном: «вот ещё один человек уснул», и в этот миг захлопнется огромное и совершенно чёрное окно.
Человек по фамилии Окнов лежал на кровати глупо вытянув ноги, и старался заснуть. Но сон бежал от Окнова. Окнов лежал с открытыми глазами, и страшные мысли стучали в его одервеневшей голове.
8 марта 1938 г.302
Шапка
Отвечает один другому: «Не видал я их». «Как же ты их не видал, – говорит другой, – когда сам же на них шапки надевал?» «А вот, – говорит один, – шапки на них надевал, а их не видал». – «Да возможно ли это?» – говорит другой, с длинными усами. «Да, – говорит первый, – возможно», – и улыбается синим ртом. Тогда другой, который с длинными усами, пристает к синерожему, что бы тот объяснил ему, как это так возможно – шапки на людей надеть, а самих людей не заметить. А синерожий отказывается объяснять усатому, и кочает своей головой, и усмехается своим синим ртом.
– Ах ты, дьявол ты этакий, – говорит ему усатый. Морочишь ты меня, старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?
Усмехнулся еще раз другой, который синерожий, и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть.
– Ах, так вот кто ты такой! – сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не дается в руки старику. Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удивлением смотрит и обратно в пивную уходит. А старик бежит за шапкой, руки вперед вытянул, рот открыл; глаза у старика остеклянели, усы болтаются, а волосы перьями торчат во все стороны.
Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уж миллиционер бежит и еще какой то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда то.
Даниил Хармс21 июля 1938 года303
Поздравительное шествие
К семидесятилетию Наташи́
Артомонов закрыл глаза, а Хрычов и Молотков стояли над Артомоновым и ждали.
– Ну же! Ну же! – торопил Хрычов.
А Молотков не утерпел и дёрнул стул, на котором сидел Артомонов, за задние нижки, и Артомонов свалился на пол.
– Ах так! – закричал Артомонов, поднимаясь на ноги. – Кто это меня со стула сбросил?