Последний бой - Стивен Майкл Стирлинг

Но повреждение моей психотроники было слишком серьезным для чего-то столь простого, как “ремонт”. Более половины двухметровой сферы моего молекулярного “мозга”, более плотной и твердой, чем такой же объем никелевой стали, было разрушено, и по всем обычным стандартам его разрушение должно было оставить меня мгновенно и совершенно мертвым. Но нанотехнологические возможности ПКП Марк XXXIII/D намного превзошли ожидания моих конструкторов. У нанни не было запасных частей, но у них были полные схемы... и никакого эквивалента воображения, чтобы понять, что их задача невыполнима. У них также не было чувства нетерпения, спешки или безотлагательности, и они потратили более семидесяти лет, собирая несущественные части моего интерьера, разрушая их и перестраивая, выделяя их, как кораллы погибшей Терры терпеливо строили свои рифы. И сколько бы времени им ни потребовалось, они сделали хорошо. Не идеально, но хорошо.

Толчок, когда мой Центр выживания загружает мое осознание в Личностный Центр, получился еще более резким, чем мое первое пробуждение на Луне, по причинам, которые становятся ясны, когда начинают отчитываться программы самопроверки. Мой Личностный Центр и CPU функционируют всего на восьмидесяти шести целых и тридцать одном сотом процента от проектной мощности. Это едва ли соответствует допустимым параметрам для поврежденного в бою подразделения и совершенно неприемлемо для подразделения, вернувшегося в строй после ремонта. Мои когнитивные функции нарушены, и в моем гештальте[37] образовались досадные дыры. В моем инвалидном состоянии мне требуется целых одна целая и девять десятых секунды, чтобы осознать, что части этого гештальта были полностью утрачены, что вынуждает ПКП восстанавливать их по исходным кодам активации, хранящимся в основной памяти. В настоящее время я не могу определить, насколько успешными были реконструкции ПКП, пока им не хватает эмпирического наложения остальной части моей личности.

Я испытываю чувство незавершенности, которое... отвлекает. Что еще хуже, я один, без нейронной связи с моим Командиром, которая делала нас единым целым. Пустота, которую Диего должен был заполнить, причиняет мне боль, а потеря способности воспринимать информацию делает мою боль и потерю еще более трудными для преодоления. К сожалению, ПКП не смог завершить физический ремонт до перезагрузки моих систем, поскольку дополнительные тринадцать и шестьдесят девять сотых процента производительности CPU существенно помогли бы мне в моих усилиях по реинтеграции моей личности. Но я понимаю, почему ПКП активировал аварийный перезапуск сейчас, вместо того чтобы ожидать стопроцентной готовности.

Запускается все больше тестовых программ, но мой текущий статус сводится к полному холодному перезапуску системы с нуля. Всем подсистемам требуется время, чтобы сообщить о своей готовности и функциональности, и пока они этого не сделают, мое базовое программирование не передаст их под управление главного процессора. Весь процесс займет более двух целых девяноста двух сотых часа, и ускорить его невозможно.

Джексон завершил свой последний заезд с чувством триумфа, он был еще достаточно молод, чтобы наслаждаться. Он и Самсон поскакали обратно тем же путем, каким пришли, с гораздо большей уверенностью, еще раз пересекая поле боя, солнце Арарата садилось на западе, а на востоке бледнела первая луна. Они поскакали рысью вверх по склону, по которому он спускался утром с таким внутренним трепетом, что не мог этого скрыть, и он повернулся в седле, чтобы еще раз оглянуться назад.

Боло вырисовывался на фоне заходящего солнца, его все еще сверкающий, нерушимо черный корпус из дюраллоя теперь выделялся на фоне багрового неба, и он почувствовал укол вины из-за того, что снова бросил его. Конечно, для Боло это имело бы значение не больше, чем для людей, которые погибли здесь вместе с ним, но виднеющаяся в мареве боевая машина казалась одиноким стражем всего погибшего человечества. Джексон уже давно запомнил обозначение на центральной башне и помахал одинокому стражу мертвой зоны странно официальным жестом, почти салютом.

— Хорошо, подразделение Десять-Девяносто Семь-SHV, — тихо сказал он. — Мы отправляемся.

Он что-то сказал Самсону, и жеребец весело заржал, направляясь обратно к дому.

4

— Хорошо, подразделение Десять-Девяносто Семь-SHV. Мы отправляемся.

Мои аудиодатчики отчетливо слышат человеческий голос. В абсолютном выражении это первый человеческий голос, который я услышал за семьдесят один год. А по моим субъективным ощущениям, с тех пор, как Диего в последний раз разговаривал со мной, прошло всего двести целых и сорок три сотых минуты. И все же этот голос совсем не похож на голос моего погибшего командира. Он моложе, но глубже, и в нем нет той пронзительной силы, которая всегда была присуща голосу Диего — и его мыслям.

Я могу взять пеленг и дальность с помощью триангуляции между группами датчиков, но базовый загрузчик еще не передал мне управление над ними. Я не могу повернуть ни один из своих замороженных оптических датчиков, чтобы увидеть говорящего, и я испытываю новое разочарование. Императивы моего программного обеспечения реактивации ясны, но я не могу даже подтвердить присутствие моего нового командира!

Мои аудиодатчики отслеживают, как он удаляется, явно не подозревая, что я нахожусь в процессе восстановления работоспособности. Анализ аудиоданных показывает, что он сидит верхом на четвероногом существе, и дает приблизительное представление о его текущем направлении и скорости. Догнать его будет нетрудно, как только я снова смогу двигаться.

— Что за...?

Аллен Шаттак удивленно поднял голову, услышав отрывистое восклицание, раздавшееся из коммуникатора. Шаттак когда-то командовал “морскими пехотинцами” коммодора Перес, и, в отличие от многих из них, он действительно был морским пехотинцем до того, как Перес вытащила остатки его батальона из адской дыры, которая когда-то была планетой Шенандоа. Он подумал, что она сошла с ума, когда она объяснила ему свою миссию. Тем не менее, у него не было другого выхода, и если коммодор была достаточно сумасшедшей, чтобы попытаться это сделать, то майор республиканской морской пехоты Аллен Шаттак был достаточно безумен, чтобы помочь ей.

Но это было давно и далеко отсюда. А сейчас он был просто старым-престарым человеком... и главным маршалом Арарата. Это была работа, которая требовала прагматика, который не воспринимал себя слишком серьезно, и он научился хорошо выполнять ее с годами. Тридцать семь тысяч душ Арарата все еще оставались людьми, и бывали случаи, когда ему или одному из его заместителей приходилось разнимать драки или даже — трижды — выслеживать настоящих убийц. Однако в основном он тратил свое время на такие прозаические вещи, как улаживание домашних споров, разрешение споров о границах поместий, поиск пропавших детей или заблудившегося скота. Это была важная, хотя и не слишком впечатляющая работа, и он привык к ней, но сейчас что-то в тоне помощника шерифа Ленни