Ленка и мертвецы - Анна Пронина

сидит Ленка, участковый обычно выставляет для потерпевших, а вот Володя сел на место для хулиганов, подозреваемых или обвиняемых. Такой расклад ему не понравился. Он сам — следователь. А здесь почему-то оказался на месте преступника.

Ленка подняла глаза и посмотрела на Володю в упор. Потом ее нижняя губа задрожала, и Лена тихо прошептала:

— Не могу.

— Хорошо, я сам спрошу. А ты, Володя, давай начистоту. Месяц назад, пока Лена была под воздействием Настиного дурмана, ты с ней спал?

Володя ошарашенно захлопал глазами на участкового. Он ожидал услышать что угодно, но только не такой вопрос. Почему Николай Степанович об этом спрашивает? Какое ему дело? Да он сам, в конце концов, знает ответ. Ведь он был у него утром после того, как все случилось. И Ленка… Почему она отворачивается? Почему выглядит такой испуганной? Кого она боится? Его, Володю?

— Николай Степанович…

— Владимир, отвечай, был у тебя половой акт с гражданкой… Тьфу!.. С Ленкой! Говори!

— Значит, правда не помнишь, — обратился Володя к Лене, но та молчала.

— Что она должна помнить? — перебил участковый.

— Да, было, — тихо сказал Володя.

— Что было? Не слышу!

— Да, Лена приходила ко мне, и мы… занимались любовью.

Лена расплакалась и выбежала в коридор. Володя хотел броситься за ней, но с костылями так быстро не подскочишь. Пока он копался, участковый встал со своего места и положил тяжелую руку ему на плечо, снова придавив к стулу.

— Значит, так, чили́м одноногий. Теперь у тебя два варианта. Первый — ты собираешь свои вещи, продаешь дом и навсегда заворачиваешься в рубероид. Иначе говоря, уезжаешь из Клюквина куда глаза глядят. Лучше подальше. И мы все тут про тебя забываем. И второй — ты трогаешься умом и решаешь остаться. Тогда на тебя заводится уголовное дело об изнасиловании. Понятно объясняю? Об изнасиловании.

— Что? — Володю аж затрясло от ярости.

— Не «что», а «так точно, я все понял, уезжаю!». Это будет правильным ответом.

Не помня себя от гнева на несправедливое обвинение, Володя схватил свои костыли и как мог быстро вышел в коридор. Ленка стояла у окна, отвернувшись, спрятав заплаканное лицо в ладони.

— За что? — Володя попытался приблизиться к Лене, но заметил, как она сжалась, услышав его голос. — На, возьми. — Он протянул ей Настино зеркало. Но Лена не обратила внимания на то, что он держит в руке.

В коридоре показался участковый, забрал артефакт и передал ей.

— Уезжай, Володь. Просто уезжай. Сам виноват. Давай помогу тебе добраться до выхода.

Володя отдернул руку, отвергая помощь Николая Степановича, и поковылял на костылях прочь.

* * *

Лена держала Настино зеркало в руках и думала о том, как правильнее поступить. После всего, что случилось с ней за последний месяц, недостаточно было просто разбить магический артефакт и выпустить души покойников. Она понимала, что акт освобождения этих несчастных ничего не изменит: Настя найдет и насобирает новых умерших, не этим зеркалом — так другим. И все продолжится.

Лена чувствовала себя втянутой в какую-то давнюю игру, которая началась задолго до ее рождения и еще не скоро закончится. Неприятно было ощущать себя пешкой, чья жизнь — объект манипуляций, за которую кто-то другой решает, что она должна делать, в чем ее миссия, будет ли у нее ребенок, останется ли она вместе с отцом этого ребенка и не придется ли ей посвятить все дни своего существования борьбе с другой такой же марионеткой, то есть Настей.

В последние дни Лена часто думала о том, что все важное в ее судьбе уже свершилось. И теперь у нее только пассивная роль: реагировать и наблюдать, но не создавать события своей жизни.

Некие силы наделили ее даром видеть мертвецов. И она приняла этот дар и согласилась помогать душам умерших.

Некие силы предопределили ее рождение в деревне, где живет Настя — потомок черных ведьм, продолжательница дела своей матери.

Настя лишила Лену воли, ввела в морок и сделала так, что она отдалась Володе. И теперь в ее чреве зреет плод этой ночи. И по воле судьбы Лена вынуждена сделать все, чтобы Володя покинул ее родные края, уехал как можно дальше и никогда не возвращался. Она обидела его намеренно. Специально обвинила в изнасиловании. Она хотела причинить ему как можно больше боли. Потому что не видела другого выхода. Если бы Лена рассказала ему, почему прогоняет, он бы не ушел.

«Так, все! Не думать о Володе, не думать! Не думать! Надо думать о Насте. Надо думать о ведьме». Лена решила, что должна попытаться остановить заклятую подругу. Не противостоять ей, исправляя сделанные ею пакости; не спасать украденные ею души, а раз и навсегда прекратить все это. Уничтожить зло. «Это единственный способ начать играть по собственным правилам», — пришла к выводу Лена.

Задумавшись, она вышла на Осиновую улицу. Здесь, на дороге, которая просматривалась в обе стороны, Лена почувствовала себя неуютно, словно ведьма могла за версту засечь ее присутствие.

Лена зашла за колодец, стоящий в кустах шиповника, и тут обратила внимание, что на лавочке возле него отдыхают две Настины соседки. Они не могли видеть Лену, а вот ей было их и видно, и слышно.

— Как твоя Машка? — спрашивала одна женщина у другой. — Молоко пошло? Я ездила в соседнее село к батюшке, набрала святой воды, своей Пеструхе даю.

— И что твоя корова?

— Да не пойму пока. Кажись, очухивается.

— Надо и мне съездить. Повезло же нам на одной улице с этой ведьмой жить.

— И не говори! Вчера мимо забора ходила, на моего мужа зыркала. Представляешь? А вечером он с радикулитом слег. Сглазила.

— Мама дорогая! И ты молчишь?

— А что я скажу? Я рот открою — а она мне внука попортит. Или дочку. И что тогда?

— Надо прогнать ее! Пусть в другую деревню едет. Или в лес уходит. Мать Настькина на что сильная была, а такого себе не позволяла! Никогда я не слышала, чтобы она деревенских мужиков проклинала или скотину. Мирно жили. А эта… тьфу!

— И как ты ведьму прогонишь? Участковый уже сказал: нету такого закона, чтобы за колдовство в тюрьму посадить.

— Так давай ей дом спалим!

— Да что ты городишь! Это ж уголовщина! А если дети ее приедут, а если она не выберется… Грех на душу возьмешь?

— А ты, я так поняла, не против вдовой стать? Мужа твоего сведет в могилу — тогда запоешь… Да только поздно будет!

— Да ну тебя, Егоровна! Не могу я так! Не по-христиански это.

Женщины распрощались, подняли свои ведра