Жезл Эхнатона - Наталья Николаевна Александрова

В школе было все по-прежнему, училка стала не то чтобы лучше относиться, но даже не гнобила за неряшливость, возможно, я и правда стала аккуратнее. Вадька Семечкин за лето вырос на целую голову, и его пересадили ко мне на последнюю парту.

Мы заключили с ним соглашение: я сказала, что не боюсь ни тараканов, ни пауков, ни мышей, и завизжу, только если он подложит мне в парту живую крысу. Крыс Вадька сам боялся, поэтому согласился сосуществовать мирно.

Я давала ему списывать русский, потому что писал он с ошибками, зато лучше соображал в математике. Впрочем, в начальной школе это нетрудно. У меня же с грамотностью всегда был полный порядок, потому что много читала.

После зимних каникул я увидела как-то у него карманные шахматы. Оказалось, мать записала его в шахматный кружок. Он пыхтел над какой-то задачей, которая мне стала ясна с первого взгляда.

Когда я взялась за фигуры, он зашипел, чтобы не трогала, а потом вылупился на меня и рот раскрыл, до того удивился. Он-то думал, что я в лучшем случае умею только переставлять фигуры, а тут… Мужской шовинизм, это у них с самого детства.

Все это происходило на уроке, и училка написала нам замечания и отобрала шахматы. Вадька был парень незлой и независтливый, поэтому поделился открытием с ребятами из кружка. Его подняли на смех – да чтобы девчонка девяти лет…

Короче, он уговорил меня прийти к ним. Не знаю, то ли уроки Михаила Филаретовича были так хороши, то ли я и правда способная, но когда я обыграла всех в кружке, даже одного шестиклассника, руководитель их воспылал ко мне страстью. Прежде всего он возмутился, что я не признаю никакой системы, надавал мне учебников, сказал, что выпустит на чемпионат школы, а потом – района, а потом, летом, я поеду в специальный шахматный лагерь на две смены, только надо очень много работать… и так далее. Он мне не понравился – какой-то слишком быстрый, юркий, все время бегал и размахивал руками. Говорил много, брызгая слюной, и все обещал потом славу и златые горы.

Я не верила уже тогда, а сейчас понимаю, что я интересовала его только как средство выдвинуться, из обычного неудачника, ведущего шахматный кружок в дворовой школе, он хотел превратиться в тренера, который вырастил шахматного гения.

Если бы он и правда хотел для ребенка хорошего, он бы отвел меня хотя бы в кружок при Дворце творчества юных, а там уж развили бы талант. И была бы я сейчас чемпионкой… ну, не мира, конечно, а уж страны-то точно…

Но говорила уже, что я – ошибка природы, генетический сбой, спутанная хромосома… И ничего хорошего произрасти из этого не может по определению.

Тогда мне просто стало скучно, и я напрочь отказалась ходить в кружок, вернула все учебники, а когда услышала про летний шахматный лагерь, то пришла в неистовство. Я не хотела ни в какой лагерь, я хотела в пансионат.

Руководитель долго еще меня убеждал, водил к завучу, требовал, чтобы вызвали моих родителей, уж очень не хотелось ему расставаться со своей мечтой. Завуч только махнула рукой насчет родителей, а потом выгнала меня из кабинета и кое-что сказала шахматисту вполголоса. Дверь я закрыла неплотно и слышала последние слова, чтобы он занимался своим прямым делом, то есть учил детей шахматам, а этого ребенка оставил в покое. Вообще, неглупая была тетка, наша завуч, как я сейчас понимаю…

Тут я снова очнулась от воспоминаний и поняла, что проехала свою остановку. Да, вроде бы рано еще для такой рассеянности. Я ведь не Алюня…

* * *

Алюня, кстати, цвела пышным махровым цветом, совсем как ее хризантемы на халате (это было давно, сейчас халат видал виды). Она заказала в ресторане кучу еды, так всегда бывает в первую неделю после пенсии, съела половину и, оставив на столе посуду, отправилась к себе петь романсы.

Голос у нее звучный, иногда только соскакивает на козлетон – все же возраст дает о себе знать. Причем, что интересно, после вкусной еды Алюня поет романсы исключительно оптимистические, а когда ее деньги кончаются и мы переходим на более скромное питание (с моих заработков не разбежишься), то романсы становятся грустными, вроде тех же хризантем, отцветших в осеннем саду.

Я пошла к спальне и прислушалась.

– Я брошу все! Уйду с твоей доро-оги! – разливалась Алюня. – Пойми, поверь, забудь и все прости!

Так, это надолго. Я без зазрения совести съела все, что осталось от заказанной из ресторана еды. Алюня утром напрочь забывает, что было накануне, главное – коробочки выбросить.

* * *

Без четверти одиннадцать я подошла к служебному входу в музей.

Улица была темна и пустынна. Мне стало здорово неуютно – в темноте знакомое здание музея казалось мрачным и зловещим. И я больше не чувствовала уверенности в своих силах.

Что я здесь делаю? Зачем вообще я ввязалась в эту опасную криминальную историю? И Игорь… обнадежил, обещал помочь мне, и где он? И вообще, что я про него знаю? Вадька его рекомендовал, но толком ведь ничего не сказал. Развел какую-то секретность – мол, все, что надо, тебе скажут, а больше тебе и знать не положено. Тоже мне, тайны мадридского двора! (Это Михаил Филаретович так говорил.)

Небось этот Игорь про меня все у Вадьки выспросил, а мне не то что документ какой-то предъявить – так даже фамилию не сказал! Вот какая у него фамилия? Обязательно спрошу! Хотя что мне это даст…

Неподалеку от входа я остановилась, огляделась по сторонам и достала телефон, чтобы позвонить Игорю. Но не успела набрать его номер, как совсем рядом со мной кто-то довольно точно просвистел первые такты из «Танца троллей» Грига.

Я вздрогнула и оглянулась.

Рядом с тротуаром были припаркованы на ночь несколько машин. И у одной из них, возле которой я как раз в это время стояла, вдруг опустилось стекло.

В первый момент я испуганно отшатнулась, но затем вгляделась в темноту салона – и увидела там знакомое лицо.

Это был он, мой таинственный знакомый.

– Садитесь! – проговорил он тихо.

Я села рядом с ним на пассажирское сиденье, откинулась на спинку и перевела дыхание.

– Вот еще что! – проговорил он озабоченно. – Выключите свой телефон.

– Но я уже выключила звук…

– Все равно, лучше совсем выключить его. При современном уровне развития электроники лучше не рисковать.

А сам-то… Но я подчинилась.

– Вы здесь уже давно? – прошептала я после небольшой паузы.

– Минут сорок.

– И что,