Былинки от Инки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

class="p1">Зато младшенький обзавёлся «принцессой».

Проспалась баба гулящая,

окинула взглядом бодрящим

нашего недотёпу

и говорит очень строго:

– Раз от смерти меня избавил,

я тебе буду в подарок,

как супружница али невеста.

Свадьбе быть, приготовьте тесто!

Свадьба прошла замечательно!

Пироги удались, что совсем примечательно,

и дитятко народилось хорошее:

малость со скошенной рожею.

Народ судачил: «Плохое наследство.»

Ну, что есть, от того не деться!

Мужики и Черномор

Мы ходили по морю синему,

слова говорили сильные:

– Море синее расступитися,

волны черные растворитися!

Море синее расступалось,

волны чёрные растворялись,

а из белой пены морской

выходил наш друг Черномор.

Говорил Черномор: «Негоже

с такою холопской рожей

море синее беспокоить,

самого Черномора неволить!»

Кланялись Черномору мы низко,

жалились ему: «Уже близко

корабелы чёрные надвигаются,

прыгнуть на нас собираются!

Помоги, Черномор, чем сможешь,

ведь ты их быстро уложишь

на дно морское пучинное.

На народушку глянь, в кручине он.»

Хмурился Черномор и злился,

пеной морской белился,

отвечал: «Эх, жизнь ваша,

как трёх-крупяная каша

овсянка, перловка и гречка:

после юности к пьянкам да к печке.

Так зачем на земле вам маяться?

Пусть корабелы палят всё!» —

и полез в своё море синее.

Мы кричали ему, да сильно так!

Но Черномор могучий

тяжело ступал, волны пучил.

Да так он волны допучил,

что шторм поднял. «Это лучше, —

обрадовались мужики, чуть не плача. —

Потонет враг, не иначе!»

И корабли затонули.

Черномор от досады плюнул,

спать отправился дальше.

А мы с берега ему машем

руками, платками! Однако,

сразу ж в кабак и к дракам:

напились, забылись. И ладно,

зато недругам неповадно.

Так и жили: с рождения к печке.

– Пойдём, сколотим скворечник,

домища побелим, покрасим.

Ну вот, жизнь уже не напрасна!

Сказка о дураках, попе и попадье

На ярмарку много дорог.

– Почём нынче горох?

– Десять пощёчин!

– Дорого очень!

А бобы?

– Мимо ходи!

Но мимо ходить мы не хотели,

гусёнка себе присмотрели,

приглянулся нам поросёнок,

телёнок, козлёнок, курёнок,

позолоченный самовар

да прочий необходимый товар.

Но нас почему-то гнали,

говорили: «Вы денег не дали!»

Но про деньги мы не слыхали,

мы привыкли дровами, грибами,

жиром медвежьим

и даже работой прилежной.

– Держи векселя надёжные:

долги наши прошлые!

Но зачем же по нам кочерёжкой?

Лучше расписной ложкой,

а ещё бочкой с пивом,

чтоб мы стали совсем красивы!

– А ну валите отсюда,

и без вас тут народу запруда!

Вдруг откуд-ниоткуда поп

широченный такой идёт,

всех животом раскидывает!

Люд тощий ему завидует.

Подползает поп до прилавка,

смотрит (пущай, не жалко!)

и говорит устало:

– Мне вон тех дураков не хватало! —

и на нас пальцем тычет.

Васятка малой уже хнычет.

Хнычь не хнычь, а у попа веселее!

Мы за грош продались скорее

и бегом за хозяином следом

к самому, что ни есть, обеду.

Наелись, поп танцевать нас заставил,

еле-еле в живых оставил:

спели, сплясали, поели,

снова сплясали, повеселели!

Так прошло лет десять, наверное,

по застольям да по тавернам.

А когда мы песни уж еле мычали,

то за собой замечали,

что на лавках больше не помещаемся.

Или дюже к себе придираемся?

Но попадья говорила:

– Зачем дураков раскормила?

А сама тощей коромысла!

И вот, всё это осмыслив,

решила она нас прогнать.

Да Васятка успел сказать

попу веское слово:

– Изменяет тебе Прасковья

со звонарём Антошкой!

Поп побил жену немножко

и та сразу умолкла.

Так жили мы долго.

А как умерли, так попадью простили.

Но на ярмарку более не ходили,

потому что денег мы отродясь не видали,

и от ангелов крылатых не слыхали,

где сытую жизнь раздавали!

Как мужики Ивана-дурака проучили

Как бы не был пригож Иван-дурак,

да всё у него было не так:

не оттуда росли ноги и руки,

хата кривела от скуки,

отсырела поленница, дрова не наколоты,

на голове колтуном стоят волосы —

мыться он в бане не любит.

Кто ж такого полюбит?

Но мнения о себе он глубокого:

бровь дугой и роста высокого,

волосы кучерявые, русые,

губы алые, пухлые

и поступь мужская тяжёлая,

прям богатырь, не менее и не более!

Молодой молодец,

а где твой отец,

и чего ж он тебя не высек?

– На выселках

мой батяня,

против царя буянил.

В кандалах, а может, скончался.

С мамкой более никто не венчался.

Понятно, баловень материнский,

вот откуда норов былинский,

а дел на копейку,

не Иван ты – Емелька!

Бери лопату, бегом на кладбище:

копай, мужичок, себе днище

да ложись в глубоку могилку,

закопаем навечно детинку.

Погнали Ваньку на сопку:

вскопал он ямку и лёг кверху попкой.

Земелькой его засыпали

и: «По домам, не выплывет!»

Ванька кричит: «Ой простите,

работать пойду, не губите!

В бане полюблю мыться,

уже надумал жениться,

и хату с печкой поправлю,

в сарай скотину поставлю.»

Пожалели мужики Ваню:

– Вылезай да не будь болваном!

Иван вылез, домой побёг.

И обещания выполнить смог:

умылся, побрился,

печь побелил, женился.

Хату всё село ему ставило,

корову маманя справила.

В работёнку с головою ушёл.

Второй, третий годок пошёл…

Родились, подрастали дети:

дружно пашут! А плетью

достаётся быку да кобыле.

Иван-дурак так и не бил их,

деток своих, ни разу:

его не лупили, и он не зараза!

А как в могиле лежал, не помнит,

то ли некогда вспоминать, то ли больно.

Чудо лесенка для бабки

Чудо, чудо-лесенка,

лесенка-чудесенка!

Я по лесенке пойду,

прямо к господу приду,

приду к богу на порог

и узнаю жизни срок.

Скажи, скажи мне, боженька,

только осторожненько:

сколько мне осталось жить,

сколько в девушках тужить?

Только, только, боженька,

не скажи мне ложненько!

Бог поохал, повздыхал,

недолго думая, соврал:

– Ты не бабою помрёшь,

а в сидя в девках отойдёшь!

Ой бяда, бяда, бяда!

Зачем залезла я сюда?

Вниз спущусь по лестнице,

мне больше ни невеститься!

Год идёт, другой проходит.

Уж какой жених уходит

с распечальной головой.

В девках я помру, к другой

поскорее уходи,

не стой у бога на пути!

Так я жила десятки лет,

соблюдая свой обет.

Постучался дед седой:

– Двери, старая, открой!

Подала я деду обед,

рассказала свой навет.

Дед печально кушал,

вроде бы, не слушал.

Потом