Хрупкий побег - Кэтрин Коулс

для всей компании. Я не мог задерживать чужой проект только потому, что хотел больше рабочих на своем — особенно когда речь шла, например, о доме моей сестры.

Лучшее, что я мог сделать, — это утащить к себе Энсона. И даже этого было достаточно. Потому что мой друг работал на совесть, и его внимание к деталям было на высоте. Наверное, это профайлер в нем сказывался. После работы в ФБР и погружений в головы маньяков он научился замечать даже малейшие детали. На стройке это качество особенно ценилось.

— Зато чем больше дом, тем дороже я его продам, — пробормотал я. Но как только слова сорвались с языка, я сам в них засомневался. В этом доме было что-то особенное. Что-то в его старых стенах отзывалось во мне. А тишина и красота вокруг успокаивали.

— Справедливо, — сказал Энсон, окидывая взглядом фасад. — Получил официальное предложение на свой Craftsman?

Я кивнул:

— Даже выше заявленной цены. Сделку закрываем на следующей неделе. Дженни выбила им отсрочку на въезд на две недели. Должно хватить, чтобы я успел найти, где жить.

— Удачи тебе, — проворчал Энсон. — Туристический сезон в самом разгаре, и каждый год все дольше тянется.

Он был прав, и это меня тревожило. Я провел рукой по лицу:

— Если не повезет, окажусь на пару недель у Коупа. А он — еще тот зануда.

Энсон усмехнулся:

— Зато наверняка не надолго. Он же вечно уезжает.

Коуп никогда не задерживался. Говорил, что из-за работы, но я подозревал, что дело в другом.

— Он и две недели будет невыносим. Слишком давит.

Энсон ненадолго замолчал, а потом посмотрел на меня:

— Они за тебя переживают.

Я напрягся:

— Не за меня им надо волноваться.

Он пожал плечами:

— Может, а может, и нет. Но это не меняет того, что они переживают. Потому что им не все равно.

— Знаешь, — буркнул я, — раньше мне больше нравилось, когда ты вообще ни с кем не разговаривал.

Энсон расхохотался. Сам факт, что он так смеется, говорил о том, как сильно он изменился за последние месяцы. Как сильно его изменила Роудс.

— Это ты все время хотел обсудить мои чувства. Как тебе теперь, когда роли поменялись?

— Отвратительно. Спасибо, — проворчал я.

Телефон пискнул. Я взглянул на экран.

Мара: У меня два билета на Design Fest в Роксбери в следующие выходные. Хочешь со мной?

Я нахмурился. Мара многое понимала в стройке, работая в хозяйственном магазине, но мои разговоры об архитектуре и дизайне откровенно ее утомляли. Она терпела их только ради меня, и делала это без особого таланта к притворству.

— Почему ты смотришь на телефон так, будто на экране лежит тухлый мусор? — спросил Энсон.

Я вздохнул и повернул к нему экран:

— Мара.

Он покачал головой:

— Ты точно дал ей понять, что между вами все?

Я нахмурился:

— Конечно, дал.

Энсон поднял ладони:

— Просто ты иногда не до конца ясен, потому что не хочешь задеть чувства. А иногда лучше ранить сразу, чем потом быть причиной глубокой боли.

— Ты кто вообще? Йода из Спэрроу-Фоллс? — огрызнулся я. — Я сказал ей, что не чувствую к ней ничего, кроме дружбы, и что лучше остановиться на этом.

Энсон кивнул:

— Звучит достаточно ясно. Но, похоже, ей нужно повторить, раз она продолжает звать тебя на такие штуки.

Я уставился на экран. Он был прав. Мы с Марой расстались еще весной, а она все пыталась найти повод провести со мной время. Даже когда я игнорировал ее сообщения. Я быстро набрал ответ:

Я: Спасибо за приглашение, но, думаю, нам не стоит проводить время наедине. Не хочу давать ложных надежд. Ты классная, но я не вижу у нас будущего.

Едва я нажал отправить, появились три точки. Потом исчезли. Потом снова появились.

Мара: Больно слышать это. Особенно после всего, что было. Но я отступлю.

Я поморщился.

— Уф, — выдал Энсон, заглядывая мне через плечо.

Я толкнул его локтем:

— Любопытный, что ли?

— Эй, ты же сам мне первую показал.

Это правда. Но я не хотел больше думать о Маре и ее эмоциональных посылах.

— Пошли, покажу задний двор. Я думаю — бассейн.

Энсон снова присвистнул:

— Ты решил идти на все пять звезд, да?

— Думаю, здесь это уместно. — Я не всегда делал люксовые проекты. Обычно я ориентировался на характер дома и участка. Я никогда не был из тех застройщиков, что лепят дворцы на крошечных участках. Но этот дом… Он просился. Здесь можно было вписать роскошь в ландшафт.

— Черт, — выдохнул Энсон, когда мы обошли угол дома, и перед нами открылся задний двор. — Если бы мы с Ро не переезжали в викторианский, я бы уже делал тебе предложение на этот дом.

Я напрягся. Потому что не был уверен, что хочу с ним расставаться.

— По крайней мере, ты видишь, что я хочу из него сделать. Я думаю вот тут — бассейн. — Вчерашний сад Теи вдохновил меня. — Природный ландшафт вокруг, никаких ровных краев. Пусть выглядит, как пруд.

— Будет выглядеть шикарно. А можно сделать водопадик — что-то вроде ручья, впадающего в лагуну.

Я прямо видел это, пока он говорил. Что-то, что напоминало бы тихий поток, стекающий в заводь.

— Отличная идея, — сказал я. — Мне нравится.

Он повернулся ко мне:

— И как, черт возьми, ты собираешься все это успевать? Ро сказала, что ты взялся еще и за проект у Теи.

Я заставил себя не напрягаться при ее имени, хотя она уже не раз всплывала у меня в голове. Ее нелепые комбинезоны и кот размером с льва. Потрясающий ужин и осторожная доброта.

— Надеюсь, много времени это не займет, — соврал я.

Энсон фыркнул:

— Ну конечно. У тебя появился шанс заполучить единственную женщину, которая за последние десять лет тебя отшила. Ты надеешься, что эта работа затянется до Рождества.

Из меня невольно вырвался смешок:

— Ладно, признаю. Мне действительно нравится возможность узнать ее поближе.

Он изучающе посмотрел на меня:

— И что ты узнал?

Меня не удивило, что Энсон интересуется. Он не мог выключить в себе профайлера, эту потребность разложить человека по полочкам. Особенно если речь шла о ком-то загадочном.

Я обдумывал, как бы точнее выразиться, размышляя, не будет ли это предательством — говорить о Тее. Но я знал, что Энсон — как сейф. И знал, что Ро, скорее всего, уже поделилась с ним многим.

— Ее кто-то сильно обидел. Это я точно понял.

Лицо Энсона стало каменным. Он видел немало ужасов, работая в ФБР, но особенно не выносил, когда страдали женщины.

— Не знаю,