Лишь одна музыка - Викрам Сет

есть дети? — говорит Джулия с некоторым удивлением.

— Один ребенок. Сын.

— Когда я увидела, как вы все вчетвером подняли смычки, сразу подумала про первую фразу бетховенской Пятой, — говорит она. И показывает жестом ноты: три высоких музыканта и один низенький, коренастый.

Я не могу удержаться от смеха. Что в ней изменилось? Ее волосы стали намного длиннее, лицо чуть вытянулось, но кажется, будто это следы не десяти, а пары лет.

— Что еще ты можешь сказать про наше исполнение? — спрашиваю я, чтобы продолжить разговор.

— Ну... Я бы предпочла не видеть имя Гайдн на пюпитре тогда, когда вы играли Моцарта.

— И?

— И — все. Это было чудесно. Но я должна идти. Я правда должна... Как твой палец?

— Ну, он меня не тревожит последнее время. На самом деле последние пять лет — с тех пор как я в квартете... Странно, правда ведь, когда твое тело восстает против тебя и потом вдруг решает, что хватит.

Я достаю из кармана фломастер и беру ее руку. Я пишу мой телефон на краю ее ладони. Она смотрит на меня удивленно. Но не возражает.

— Это телефон, автоответчик и факс. Перепиши его, перед тем как ложиться спать, — говорю я. Нагибаюсь, чтобы поцеловать ее ладонь, ее линию жизни, ее линию любви. Мои губы двигаются к ее пальцам.

— Майкл, нет, нет, пожалуйста. — Отчаяние в ее словах останавливает меня. — Оставь меня. Пожалуйста, оставь меня. Мы увидимся завтра.

— Тогда спокойной ночи, Джулия, спокойной ночи. — Я отпускаю ее руку.

— Спокойной ночи, — говорит она тихо, отворачиваясь.

Я иду к окну. Через несколько секунд она появляется в дверях, ведущих во двор. Открывает зонтик, потом застывает на пару секунд в нерешительности, куда идти. Дождь падает на черные мусорные мешки. Почему не где-нибудь, а именно в Собрании Уоллеса? — думаю я. Не то чтобы это было так важно. Как я сегодня буду спать или даже как буду верить во все это, когда останусь один? На секунду ее лицо освещается, но слишком слабо, чтобы можно было что-то на нем прочесть. Она старше, но так же красива, как раньше. Насколько изменился я? Она поворачивает направо, и я слежу за ней, пока она не уходит за угол на главную улицу, и я теряю ее из виду.

ЧАСТЬ

ТРЕТЬЯ

3.1

Она пришла чуть заранее. Быстрый взгляд, неуверенная улыбка. Я не беру ее руку, она не берет мою.

— Я никогда здесь не был, — говорю я ей.

— Никогда?

— Нет. Хотя часто собирался.

— Ну так пошли побродим? — спрашивает она.

— Да. Или вместо этого мы можем пойти куда-нибудь выпить кофе, если хочешь. Или перекусить.

— Я уже обедала, — говорит она, — но если ты нет...

— Я не голоден, — говорю я.

— Когда ты первый раз попал в музей в Вене, это ведь было со мной, да?

— Да, — отвечаю я.

— Так что логично, что и здесь я тоже буду твоим гидом.

— Только Вена — это твой город, а Лондон — мой.

— С каких это пор Лондон стал твоим городом? — улыбается Джулия.

— Нет, на самом деле — нет, — говорю я и улыбаюсь ей. — Но я в процессе ассимиляции.

— Против желания?

— Ну не совсем.

— Остальные ведь лондонцы, да? Я имею в виду — в «Маджоре»?

— Вроде как да. Билли — родился и вырос в Лондоне. Пирс и Эллен изначально с Запада, но теперь они практически лондонцы.

— Больше всех мне запомнился Алек.

— Алекс, — поправляю я.

Джулия выглядит немного озадаченно, потом кивает.

— Я была потрясена, когда увидела тебя вместо него.

— Естественно.

— Я помню, как он цитировал какого-то канадского поэта, к удивлению наших хозяев. Сервиса?38

— Да. Что-то разухабистое.

— Еще я помню, как лежу в Банфе, не сплю и слушаю проходящие поезда.

— И я.

— Почему он ушел? Разве они с Пирсом не были любовниками? — Джулия смотрит прямо на меня, нежно и внимательно.

— Да, наверно, — говорю я. — Но через несколько лет... Как бы то ни было, Пирс не любит об этом говорить. Просто все развалилось, так бывает. В музыке так же, как и во всем остальном. Ты же помнишь, они менялись партиями первой и второй скрипки.

— Опасная практика.

— Да. С тех пор, все пять лет, что я в квартете, мы этого не делаем... А ты? Лондон уже твой город? О, кстати, прими мои соболезнования по поводу отца.

Джулия замирает.

— Джулия, прости, я сказал об этом так походя, — говорю, вдруг чувствуя себя виноватым и растерянным. — Я не хотел. После того как увидел тебя в автобусе, я пытался опять тебя найти. Но след потерялся в Оксфорде. Мне очень жаль. Твой отец мне нравился. И я знаю, что ты его очень любила.

Джулия смотрит на свои нежные утонченные пальцы, скрещивает их и медленно разъединяет, словно позволяя мыслям течь сквозь них.

— Ну что, пойдем? — спрашиваю я.

Она не отвечает, потом смотрит на меня и говорит:

— Ну что, пошли внутрь?

Я киваю.

Когда мы с ней познакомились, моей матери уже не было, а теперь нет и ее отца. Хотя он и отказался говорить со мной о ней, когда она была мне нужна больше всего, он был, по сути, хорошим человеком. Пацифист в душе, он писал о военной истории с объективной ясностью. Я думаю, что Джулия на него похожа по стилю мышления. Но как я могу судить, если встретился с ним всего один раз и всего на один день?

3.2

Мы бродим два часа, переходя из зала в зал, почти не разговаривая. Обстановка музея — не просто фон, она все время вмешивается. Джулия поглощена — иногда она занята картиной, иногда чем-то необъяснимым. Она вглядывается в лица на портретах, уходя в них, не обращая на меня внимания, не отвечая на мои комментарии. Она останавливается перед «Дамой с веером» Веласкеса.

— Извини, Майкл, я отвлеклась.

— Нет-нет, все хорошо. — Она смотрит на даму, я — на нее.

Но почему мне так плохо? Она всегда была такая в музеях. В Вене есть картина — Вермеер, — Джулия полчаса стояла перед ней в каком-то трансе, пока я не тронул ее за плечо.

Я следую за ней и за ее взглядом. Непроницаемый, погруженный в себя чернокожий юноша-лучник; капризная, пышно одетая молодая женщина на качелях, кидающая розовую туфельку своему любовнику; Титус, сын Рембрандта39. Кто эти люди и какой случай привел их под одну крышу, в это здание? Как много таких лиц каждый из нас вобрал в свою жизнь за последние десять лет?

Мы в зале, где служитель незаметно делает гимнастические упражнения. На стенах — картины с видами Венеции. Неужели она привела меня сюда из-за них?

Она переводит взгляд с картин на служителя, потом на меня.

— Так ты был там или нет? — спрашивает она.

— Нет. Еще нет.

— Я была, — говорит она тихо.

— Ну да, ты ведь так этого хотела.

— Я? — спрашивает она, еле заметно напрягаясь.

— Мы.

Она останавливается перед картиной — на ней церковь с куполом и башней вдалеке за водным пространством. И несмотря на то что я там никогда не был, этот вид мне кажется знакомым40.

— Мы с Марией поехали туда через несколько месяцев после моих выпускных экзаменов, — говорит она. — В первую ночь была гроза с молниями, сверкавшими по всей лагуне. Я все время плакала — очень глупо, — ведь это все равно было очень красиво.

— Не так уж и глупо. — Хочу тронуть ее за плечо, но удерживаюсь. Я чувствую, что мы чужие друг другу.

— Ты должен туда съездить, — говорит она.

— Я еду, — отвечаю я. — На самом деле мы едем туда этой весной.

— Кто «мы»?

— Квартет.

— Что у вас там?

— Пара концертов — ну и Венеция, само собой. Мы летим туда из Вены.

— Из Вены? — говорит Джулия. — Вены?

— Да, — говорю я. И, поскольку она продолжает молчать, добавляю: — Мы играем Шуберта в «Музикферайне»41.

Через секунду она говорит ровным голосом:

— Я скажу маме, чтобы она не пропустила. Теперь она живет там. И моя тетя.

— А ты? Ты не придешь?

— Я теперь живу в Лондоне.

Мое лицо вспыхивает.

— Все-таки в Лондоне! Так я и знал.

Вдруг она что-то вспоминает и бледнеет от беспокойства.

— Майкл, я должна идти. Уже четвертый час. Я потеряла счет времени. Мне нужно... забрать кое-кого.

— Но...

— Не могу сейчас объяснить. Я должна идти, действительно должна. Совсем уже опаздываю. Увидимся завтра.

— Но когда? Где?

— В час?

— Да, но где? Опять здесь?

— Нет — я оставлю тебе сообщение на автоответчике.

— Почему ты не перезвонишь мне попозже?

— Я не могу. Буду занята. Я тебе оставлю сообщение до того, как ты вернешься домой. — Она разворачивается, чтобы идти, почти в панике.

— Почему