MITI и японское чудо. Рост промышленной политики, 1925-1975 гг. - Чалмерс Эшби Джонсон

источником их высокого профессионального духа, - но она не очень хорошо известна японской общественности и практически неизвестна иностранцам.

Еще одна причина для возвращения в историю заключается в том, что все инсайдеры ссылаются на предвоенные и военные годы.

В этой отрасли японской государственной бюрократии существует прямая преемственность между довоенными и послевоенными чиновниками; послевоенная чистка практически не затронула ее. Последний заместитель министра в период проведения данного исследования, Комацу ИигорÒ, занимавший этот пост с ноября 1974 по июль 1976 года, пришел в министерство в 1944 году. Все предшествующие ему послевоенные вице-министры были выходцами из более ранних классов, начиная с первого послевоенного вице-министра Сиина Эцусабуро из класса 1923 года. Вада Тосинобу, ставший вице-министром в 1976 году, был первым, кто не имел опыта работы в Министерстве боеприпасов.

Накамура Такафуса помещает "корни" промышленной политики и административного руководства Ботли в контролируемую экономику 1930-х годов, а MIT1 он называет "реинкарнацией" MCI и MM военного времени". Арисава Хироми утверждает, что процветание 1970-х годов было продуктом "эпохи контроля", а не менее известный деятель, чем Сиина Эцусабуро, бывший заместитель министра, дважды министр MITI и вице-президент Либерально-демократической партии)' приписывает опыт старых торгово-промышленных бюрократов в Манклюрии 1930-х годов, включая его и Киси Нобусукэ.Танака Слиин'икли, который был одним из ведущих чиновников Планового совета при кабинете министров (Итикаку-ин) до его объединения с МКИ в ММ и стал послевоенным чиновником МИТИ, утверждает, что планирование военного времени легло в основу работы послевоенного Совета по стабилизации экономики (Кэйдзай Антей Хонбу) и МКИ". А Маэда Ясуюки, один из ведущих японских исследователей МИТИ, пишет, что "наследие экономики военного времени заключается в том, что она была первой попыткой тяжелой и химической индустриализации; что еще более важно, война обеспечила "как" для "что" в смысле бесчисленных "инструментов политики" и накопленных "ноу-хау"".

Еще более впечатляющим, чем эти комментарии участников и аналитиков, является тот факт, что японская экономика начала меняться довольно решительным образом около 1930 г. Верно, что промышленная политика в той или иной форме восходит к эпохе Мэйдзи, но также верно, что после начала века правительство постепенно отошло от своей прежней политики вмешательства во внутреннюю экономику (если не в экономику колоний или зависимых стран), и около тридцати лет в моде было приближение к laissez faire. Поразительно, но верно наблюдение Родни Кларка: "Организация японской и западной промышленности была, вероятно, более похожа в 1910 году, чем в 1970-м".

MITI и современная японская промышленная политика - настоящие дети эпохи Сёва (1926-), и по этой причине нынешний период практически полностью совпадает с периодом правления императора Хирохито.

Но если не учитывать историю довоенного MCI, это значит игнорировать традиции и коллективное сознание MlTl. Сотрудники МИТИ учились своему ремеслу в MC1, MM и Совете по экономической стабилизации. Когда-то это были настолько грозные агентства, что, как говорили, одно упоминание их названий могло заставить ребенка не плакать. Поклонники японского чуда обязаны показать, как катастрофический национальный опыт 1940-х годов привел к достижениям 1950-1960-х годов.

 

Экономическая бюрократия

Аналитик обнаруживает в ходе политического исследования стойкое несоответствие между заявленными принципами и в то же время он испытывает сильный импульс к критическому звону, чтобы предупредить о недостатке легитимности, действии тайных сил или простом лицемерии. Конечным продуктом обычно становится книга с критикой, а тема японской политики породила множество таких книг, как японских, так и иностранных авторов. Я сам добавлю несколько пунктов к списку аномалий в японской бюрократической жизни, но моя цель - не критика. Вместо этого я хочу объяснить, почему существует и сохраняется несоответствие между формальной властью императора (в довоенное время) или парламента (в послевоенное время) и реальными полномочиями государственной бюрократии, и почему это несоответствие способствует успеху государства развития.

В политической системе Японии уже давно наблюдается заметное разделение между правлением и властью, между полномочиями законодательной и исполнительной власти, между партией большинства и мандаринатом - и, в конечном счете, между авторитетом и властью. В результате между конституционным и фактическим локусом суверенитета существует расхождение, которое настолько заметно, что сами японцы придумали термины для его обсуждения - oiiiofe (внешний, на виду) и ti re (внутренний, скрытый от глаз), или tntriiiue (принцип; Эдвард Зайденштикер однажды предложил перевести это слово как "притворство") и /ioiiiie (реальная практика)".

Японские и иностранные наблюдатели осознают, что это несоответствие порождает определенное лицемерие или эвфемизм, и им часто нравится критиковать это лицемерие. Гёши Кёхей раздражен высокопоставленными бизнесменами, которые передают свои решения на утверждение в правительственные секции, зачастую не старше собственных внуков, а затем плохо отзываются о них на балу в Индустриальном клубе". Кенджи Обаяси считает, что многочисленные "советы по обсуждению" (то, что Бергер называет "политическими советами", или s/m "gi/mi), в которых чиновники и предприниматели координируют политику, на самом деле являются прикрытием для "дистанционного управления" промышленным миром со стороны MITI; и он несколько цинично говорит о "свободном обращении в японском стиле". А зарубежный аналитик Джон Кэмпбелл проницательно обращает внимание на тот факт, что "почти каждый, кто занимается составлением японского бюджета, считает, что в его интересах превозносить роль, которую играет партия большинства"°.

Истоки такого разделения власти и авторитета следует искать в феодальном прошлом Японии и в становлении развитого государства в эпоху Мэйдзи. По причинам, которые станут ясны через некоторое время, Япония в конце XIX века приняла для своей новой политической системы версию того, что Вебер называл "монархическим конституционализмом", - форму правления, которую Бисмарк придал имперской Германии. Бисмарковская система описывается редакторами Вебера следующим образом: "Премьер-министр оставался ответственным перед королем, а не перед парламентом, и армия также оставалась под контролем короля. На практике эта система давала чрезвычайную власть сначала Bismarc, затем прусской и имперской бюрократии, как по отношению к монарху, так и к парламенту". У Японии были свои причины, помимо личного влияния Бисмарка на нескольких ключевых лидеров Мэйдзи, по которым эта система оказалась предпочтительнее других моделей, которые она рассматривала в ходе своей "умеренной модернизации". Одним из самых серьезных последствий принятия этой системы для Японии стало ее решение в 1941 году вступить в войну с Соединенными Штатами и Великобританией - решение, в котором не принимали участия ни монарх, ни парламент. Но, пожалуй, самым важным спустя более чем поколение после Тихоокеанской войны является то, что суровый режим сохранился и стал еще сильнее, даже несмотря на то, что он был окончательно отменен Конституцией 1947 года.

Предками современных японских бюрократов являются самураи феодальной эпохи. За два с половиной века правления сёгвмата Токугава феодальные воины постепенно