Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь

И затем они старались ускорить ход, вручив свое дело милостивому, всеведущему, и ехали, беседуя, пока не доехали до раба, которого убила Ситт-Мариам. И Hyp ад-Дин увидел его, валявшегося в пыли, подобного ифриту, и Мариам сказала Hyp ад-Дину: «Сойди на землю, обнажи его от одежд и возьми его оружие». — «О госпожа, — сказал Hyp ад-Дин, — клянусь Аллахом, я не могу сойти со спины коня, встать около этого раба и приблизиться к нему!» И он подивился обличию раба и поблагодарил Ситт-Мариам за ее поступок, изумляясь ее смелости и силе ее сердца. И они поехали и ехали жестоким ходом остаток ночи, а когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, и распространилось солнце над холмами, они достигли обширного луга, где паслись газели, и края его зеленели, и плоды на нем всюду поспели. И цветы там были как брюхо змеи, и укрывались на лугу птицы, и ручьи текли на нем, разнообразные видом.

И Ситт-Мариам с Hyp ад-Дином остановились, чтобы отдохнуть в этой долине…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Ситт-Мариам с Hyp ад-Дином остановились в этой долине, они поели ее плодов и напились из ее ручьев, и пустили коней поесть на пастбище, и кони поели и попили в этой долине. И Hyp ад-Дин с Мариам сели и начали беседовать и вспоминать обо всем и о том, что с ними случилось, и всякий из них сетовал другому на то, какие он испытал мучения в разлуке и что он перенес в тоске и отдалении. И когда они так сидели, вдруг поднялась пыль, застилая края неба, и они услышали ржание коней и бряцание оружия.

А причиною этого было вот что. Когда царь выдал свою дочь замуж за везиря, и тот вошел к ней в ту же ночь, и настало утро, царь захотел пожелать им доброго утра, как бывает обычно у царей с их дочерьми. И он поднялся, и взял шелковые материи, и стал разбрасывать золото и серебро, чтобы его подхватывали евнухи и прислужницы, и царь до тех пор шел с несколькими слугами, пока не достиг нового дворца, и он увидел, что везирь брошен на постель и не отличает головы от ног. И царь огляделся во дворце направо и налево и не увидел своей дочери, и едва не потерял рассудок от горя. И он велел принести горячей воды, крепкого уксуса и ладана, и когда ему принесли их, смешал все это вместе и впустил везирю в нос. И затем он потряс его, и бандж выпал у него из нутра, точно кусок сыру, и тогда царь впустил смесь везирю в нос второй раз, и тот проснулся. И царь спросил его, что с ним и что с его дочерью Мариям, и везирь сказал ему: «О царь величайший, я ничего о ней не знаю, кроме того, что она своей рукой дала мне выпить кубок вина, и после того я пришел в сознание только сейчас и не знаю, какое с ней было дело».

И когда царь услышал слова везиря, свет стал мраком перед лицом его, и он вытащил меч и ударил им везиря но голове, и меч показался, блистая, между его зубов. А потом царь в тот же час и минуту послал за слугами и конюхами, и когда они явились, потребовал тех двух коней, и слуги сказали: «О царь, кони пропали сегодня ночью, и нага старший тоже пропал вместе с ними. Утром мы нашли все двери отпертыми». — «Клянусь моей религией и тем, что исповедует моя вера, — воскликнул царь, — это дело рук моей дочери и того пленника, что прислуживал в церкви! Он похитил мою дочь в первый раз, и я узнал его истинным образом, и освободил его из моих рук только этот кривой везирь, и ему уже воздано за его поступок!»

И потом царь тотчас же позвал своих трех сыновей — а это были доблестные богатыри, каждый из которых стоил тысячи всадников в пылу битвы и на месте боя и сражения, — и закричал на них, и велел им садиться на коней. И они сели, и царь сел на коня в числе их вместе с избранными своими патрициями, вельможами правления и знатными людьми, и они поехали по следам беглецов и настигли их в той долине.

Когда Мариям увидела их, она поднялась, села на своего коня, подвязала меч и надела доспехи и оружие, а потом она спросила Hyp ад-Дина: «В каком ты состоянии и каково твое сердце в бою, сражении и стычке?» — «Я устойчив в стычке, как устойчив кол в отрубях», — ответил Hyp ад-Дин, а затем он начал говорить и сказал:

 О Марьям, оставь свои упреки И меня не мучай непреклонно, Я не воин, и бледнеют щеки, Если мышь шуршит, кричит ворона. Если мышь скользнет, я мертв от страха, Если ворон закричит, взлетая, От мочи мокра моя рубаха. Это, право, истина святая.

И когда Мариям услышала от Hyp ад-Дина эти слова и нанизанные стихи, она явила ему смех и улыбку и сказала: «О господин мой Hyp ад-Дин, оставайся на месте, и я избавлю тебя от их зла, хотя бы их было числом столько, сколько песчинок». И она в тот же час и минуту приготовилась, и, сев на спину коня, выпустила из рук конец поводьев, и повернула копье острием вперед, и копь понесся под нею, точно дующий ветер или вода, когда она изливается из узкой трубы. А Мариам была из храбрейших людей своего времени, бесподобная в ее век и столетие, ибо отец научил ее, еще малолеткой, ездить на спине копей и погружаться в море боя темной ночью. И она сказала Hyp ад-Дину: «Садись на коня и будь за моей спиной, а если мы побежим, старайся не упасть, ибо твоего коня не настигнет настигающий».

И когда царь увидел свою дочь Мариам, он узнал ее как нельзя лучше и, обернувшись к своему старшему сыну, сказал ему: «О Бартут, о прозванный Рас аль-Каллут! Это твоя сестра Мариам наверное и без сомнения. Она понеслась на нас и хочет биться с нами и сражаться; выйди же к ней и понесись на нее. Во имя Мессии и истинной веры, если ты ее одолеешь, не убивай ее, не предложив ей христианскую веру, и если она вернется к своей древней вере, приведи ее пленницей, а если она не вернется к ней, убей ее самым скверным убиением и изувечь ее наихудшим способом, а также и того проклятого, который с нею, изувечь самым скверным способом». И Бартут ответил: «Внимание и повиновение!»

И затем он в тот же час и минуту выехал к своей сестре Мариам и понесся на нее, и она встретила его, и поднялась против него, и приблизилась к нему, и подъехала близко. И тогда Бартут сказал ей: «О Мариам, разве недостаточно того, что из-за тебя случилось, когда ты оставила веру отцов и дедов и последовала вере бродящих по землям? (Он подразумевал веру ислама.) Клянусь Мессией и истинной верой, — воскликнул он потом, — если ты не вернешься к вере царей, твоих отцов и дедов, и не пойдешь к ней наилучшим путем, я убью тебя злейшим убийством и изувечу тебя наихудшим образом!» И Мариам засмеялась словам своего брата и воскликнула: «Не бывать, не бывать, чтобы вернулось минувшее или ожил бы умерший! Нет, я заставлю тебя проглотить сильнейшую печаль! Клянусь Аллахом, я не отступлю от веры Мухаммеда, сына Абд-Аллаха, чье наставление всеобъемлюще, ибо это есть истинная вера, и не оставлю правого пути, хотя бы пришлось мне испить чашу смерти…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мариам сказала своему брату: «Не бывать, чтоб я отступилась от веры Мухаммеда, сына Абд-Аллаха, чье наставление всеобъемлюще, ибо это вера правого пути, хотя бы пришлось мне испить чашу смерти!» И когда услыхал проклятый Бартут от своей сестры эти слова, свет сделался пред лицом его мраком, и показалось ему это дело значительным и великим. И запылал между ними бой, и жестокой стала борьба и схватка, и погрузились они оба в долины, широкие и длинные, и терпели страдания, и устремились на них взоры, и поразила их оторопь. И они гарцевали продолжительное время и долго сражались. И всякий раз как открывал Бартут против своей сестры Мариам какой-нибудь способ боя, она уничтожала его и отражала своим прекрасным искусством, силой своего превосходства, уменьем и доблестью. И они сражались таким образом, пока не сомкнулась над их головами пыль и витязи не скрылись от взоров, и Мариам до тех пор обманывала Бартута и преграждала ему дорогу, пока он не утомился, и пропала тогда его решимость, и разрушилась его твердость, и ослабела его сила. И Мариам ударила его мечом по плечу, и меч вышел, сверкая, через его связки, и поспешил Аллах послать его душу в огонь (а скверное это обиталище!).

И затем Мариам проскакала по полю, на месте боя и сражения, и стала требовать поединка и просить единоборства, и крикнула: «Есть ли боец, есть ли противник? Пусть же не выходит ко мне в сей день ленивый или слабый! Пусть выходят ко мне только богатыри врагов веры, чтобы напоила я их из чаши позорной пытки! О поклонники идолов, обладатели нечестия и непокорства, сегодня день, когда побелеют лица людей веры и почернеют лица тех, кто не верит во всемилостивого». И когда царь увидел, что его старший сын убит, он стал бить себя по лицу, и разорвал на себе одежду, и, кликнув своего среднего сына, сказал ему: «О Бартус, о прозванный Хар ас-Сус, выезжай, о дитя мое, скорее на бой с твоей сестрой Мариам! Отомсти ей за твоего брата Бартута и приведи ее ко мне пленницей, посрамленной, униженной». И Бартус отвечал: «О батюшка, слушаю и повинуюсь!»