Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь

А затем слуги тотчас подвели мула с расшитым седлом, и посадили на него Мариам, и подняли над ее головой шелковый намет на золотых и серебряных столбах, и франки пошли, окружая девушку, и вышли с нею из Морских ворот. И они посадили ее в маленькую лодку, и начали грести, и подплыли к большому кораблю, и поместили на нем девушку, и тогда кривой везирь встал и крикнул матросам корабля: «Поднимите мачту!» И в тот же час и минуту мачту подняли, и распустили паруса и флаги, и растянули ткани из хлопка и льна, и заработали веслами, и корабль поплыл. А Мариам, при всем этом, смотрела в сторону Искандарии, пока город не скрылся из глаз, и горько плакала потихоньку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда поплыл корабль везиря царя Афранджи, на котором была Мариам-кушачница, девушка смотрела в сторону Искандарии, пока город не скрылся из глаз, и тогда Мариам заплакала, и зарыдала, и пролила слезы, и произнесла такие стихи:

 О дом любимого, дождусь ли возвращенья! Но ведаю, что нам судил Аллах! Корабль разлуки мчит на парусах, Глаза изъязвлены, и щеки стали тенью. Все это потому, что я стремлюсь, любя, Чтоб страсти утолить и исцелить недуги. О боже, стань ему заменою подруги, Ведь ни один залог не сгинет у тебя!

И Мариам всякий раз, как вспоминала Hyp ад-Дина, все время рыдала и плакала, и подошли к ней патриции и стали ее уговаривать, но она не принимала их слов, и отвлекал ее призыв любви и страсти. И она заплакала, застонала и стала жаловаться:

 Язык любви в душе о страсти говорит, Он говорит, что я полна тобою, И печень мне палит, и кровь моя горит, А сердце ранено разлукой ножевою. Доколе мне скрывать мучения любви? Глаза изъязвлены, и льются слез ручьи.

И Мариам все время была в таком состоянии и не могла успокоиться и утешиться в течение всего путешествия, и вот то, что было у нее с кривым и хромым везирем.

Что же касается Али-Hyp ад-Дина каирского, сына купца Тадж ад-Дина, то, после того как Мариам села на корабль и уехала, земля стала для него тесна, и он не мог успокоиться и утешиться. И он пошел в комнату, в которой жил с Мариам, и помещение показалось ему черным и мрачным, и увидел он станок, на котором Мариам ткала зуннары, и одежды, что были у нее на теле, и прижал их к груди, и заплакал, и полились из-под его век слезы, и он произнес такие стихи:

 Ждать мне встречи или нет После горестей и бед? Страшен рок неумолимый! Свижусь, свижусь ли с любимой? Сможет бог соединить Перетершуюся нить? Как узнаю, что ты, где ты, Не утеряны ль обеты? Ты ушла, и я мертвец, Ты ль судила мне конец? Жалобы не помогают! И душа изнемогает. Нет надежды, в сердце мгла, Хоть бы смерть скорей пришла. О душа! Сильней страдай, Горю выплакаться дай. О, потеря, о разлука! Нет заступника и друга!

И Hyp ад-Дин заплакал сильным плачем, больше которого нет, и посмотрел он на уголки комнаты.

И потом Hyp ад-Дин в тот же час и минуту поднялся, запер ворота дома, и бегом побежал к морю, и стал смотреть, где находится корабль, который увез Мариам. И он начал плакать и испускать вздохи и произнес такие стихи:

 О, мир тебе! Прощай! И кто с тобой сравнится! И словно ты близка, но как ты далека. Я всякий час к тебе не устаю стремиться. И жажду я тебя, как жаждущий глотка. Ты унесла мой слух, похитила зеницы, Лишь память о тебе сладка, как свежий мед. О, горе! Паруса уносят несчастливца! Кого несешь, корабль, по воле бурных вод?

И Hyp ад-Дин зарыдал, заплакал, застонал, взволновался, и засетовал, и вскрикнул: «О Мариам, о Мариам, довелось ли тебе увидеть меня во сне или в сплетениях грез?» А когда усилилась его печаль, он произнес такие стихи:

 Неужели в этих далях есть надежда стать блаженней? Неужели возвратится совершенство наслаждении? В сердце пламя роковое, роковые страсти жгут. Всюду злые наговоры мне покоя не дают. День злосчастный провожу я в беспамятстве и бденье. Ночь мечтаю, чтоб пришло бесподобное виденье. Ни на миг, клянусь Аллахом, не забуду я о ней! Не могу забыть! Наветы душу ранят всё больней! Бедра полны, стан как ветка, вся — воздушные крыла, А зрачки ее — колчаны, где отравлена стрела. Ее стан стройнее ивы, гибко вставшей на свету, Красота ее светила побеждает красоту. Если б бога не боялся я обидеть — я бы молвил, Красоты такой в Аллахе не увидеть — я бы молвил.

И когда Hyp ад-Дин был в таком состоянии, и плакал, и говорил: «О Мариам, о Мариам!» — вдруг какой-то старик вышел из лодки, и подошел к нему, и увидел, что он плачет, и сказал ему: «О дитя мое, ты, кажется, плачешь о невольнице, которая уехала вчера с франком?» И когда Hyp ад-Дин услышал старика, он упал без сознания и пролежал некоторое время, а потом он очнулся и заплакал сильным плачем, больше которого нет.

И когда старик посмотрел на Hyp ад-Дина и увидал его красоту, и стройность, и соразмерность, и ясность его языка, и тонкость его, и все совершенства, его сердце опечалилось о юноше, и он сжалился, увидя его состояние. А этот старик был капитаном корабля, шедшего в город той невольницы, и было на его корабле сто купцов из придворных мусульман. И он сказал Hyp ад-Дину: «Терпи, и будет одно лишь благо, и если захочет Аллах, — величие ему и слава! — я доставлю тебя к ней…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик капитан сказал Hyp ад-Дину: «Я доставлю тебя к ней, если захочет Аллах великий». — «Когда отъезд?» — спросил Hyp ад-Дин. И капитан ответил: «Нам осталось еще три дня, и мы поедем во благе и безопасности». И Hyp ад-Дин, услышав слова капитана, обрадовался сильной радостью и поблагодарил его за его милость и благодеяние, а потом он вспомнил дни близости и единения со своей невольницей, не имеющей подобия, и заплакал сильным плачем.

И потом Hyp ад-Дин в тот же час и минуту вышел, и пошел на рынок, и взял там все, что ему было нужно из пищи и припасов для путешествия, и пришел к тому капитану, и, увидев его, капитан спросил: «О дитя мое, что это у тебя такое?» — «Мои припасы и то, что мне нужно в пути», — ответил Hyp ад-Дин. И капитан засмеялся его словам и сказал: «О дитя мое, разве ты идешь полюбоваться на Колонну Мачт[168]? Между тобой и твоей целью — два месяца пути, если ветер хорош и время безоблачно». И потом старик взял у Hyp ад-Днпа немного денег, и пошел на рынок, и купил ему все, что ему было нужно для путешествия, в достаточном количестве, и наполнил ему бочонок пресной водой. И Hyp ад-Дин оставался на корабле три дня, пока купцы собрались и закончили свои дела, и затем они поднялись на корабль, и капитан распустил паруса, и путники ехали пятьдесят один день.

А случилось потом, что напали на них корсары, преграждающие дорогу, и ограбили корабль, и взяли в плен всех, кто был на нем, и привели их в город Афранджу, и показали своему царю (а Нур ад-Дин был в числе их), и царь велел заключить их в тюрьму. И когда они шли от царя в тюрьму, прибыло то судно, на котором была царевна Мариам-кушачница и кривой везирь. И когда судно приплыло к городу, везирь поднялся к царю и обрадовал его вестью о благополучном прибытии его дочери, Мариам-кушачницы, и стали бить в литавры и украсили город наилучшими украшениями. И царь выехал со всем своим войском и вельможами правления, и они отправились к морю, навстречу царевне.

И когда корабль подошел, дочь царя, Мариам, вышла, и царь обнял ее и поздоровался с нею, и она поздоровалась с ним, и царь подвел ей коня, и она села. А когда она достигла дворца, ее мать встретила ее, и обняла, и поздоровалась с нею, и спросила, как она поживает и девушка ли она, какою была у них раньше, или стала женщиной, познавшей мужчину. И Мариам сказала: «О матушка, когда человека продают в странах мусульман от купца к купцу и он становится подвластным другому, как можно остаться невинной девушкой? Купец, который купил меня, грозил мне побоями, и принудил меня, и уничтожил мою девственность, и продал меня другому, а тот продал меня третьему». И когда мать Мариам услышала от нее эти слова, свет стал перед лицом ее мраком, а потом девушка повторила эти слова отцу, и ему стало тяжело, и дело показалось ему великим. И он изложил эти обстоятельства вельможам правления и патрициям, и они сказали ему: «О царь, она стала нечистой у мусульман, и очистит ее только отсечение ста мусульманских голов».