Гесериада - Автор Неизвестен

отступить и перейти в оборонительное положение до полного сосредоточения армий: он начинает наступательную войну. — Единоборство Банджура и Шестипалого. Единоборство Красноглазого и Шимцу. Двойное единоборство Нанцона, сначала с Арамджу, потом с Турген-бирова. — Цзаса убивает Шестипалого, который из засады ранил едва оправившегося Нанцона, а также Буйдона Вещего и Кунгена-Врача. Он исцеляет раненых. — Обманутый вестью предателя — Цотона — об отступлении врагов, Цзаса распускает армию и сам покидает ставку Гесера. — В виду наступающего неприятеля Рогмо-гоа сама организует оборону, но безуспешно. — Захваченные событиями врасплох, все 30 витязей Гесера, действуя поодиночке или небольшими отрядами, погибают. — Цзаса-Шикир «уснул» на поле битвы у реки Хатунь, «захмелев от ее воды, кипевшей кровью» (подкрался враг и снес ему голову). Рогмо вселяет его душу в Коршуна. — Письма Рогмо-гоа из плена пробуждают Гесера от дремоты безделья. Он завершает истребление богатства — «Мангусова чертова семени» и едет на родину вместе с Дралго. — По пути в Тибет Гесер «обогащается» лошадьми, встретив беспечного сотоварища по этим делам, Сегельтея. — Гесер в своих ставках на ур. Нулум-Тала и Красная мурава. Встреча с родными, наказание Цотона. — Начало выступления против ширайгольцев: уничтожение заставы при Хатунь-реке, обезврежение назвавшегося в сподвижники Цотона. — На священном холме Кюселенг-ова Гесера встречает тень любимого брата Цзасы и вопиет об отмщении: Цзаса просит добыть ему сердце своего убийцы, а души коварных ширайгольских витязей ниспровергнуть в преисподнюю не иначе, как коварством же. — При помощи стрелы «исманта» Гесер устанавливает незримую связь с Рогмо. Заклинает священную гору ширайгольцев, Цзабсан-кюмэ. В образе дряхлого нищего Гесер уничтожает главную шаманку у врагов и заключает тайный союз с племянницей ханов ширайгольских. — Под видом Ольджибая-Найденыша он разрушает святой ширайгольский бел-камень и в единоборстве уничтожает всех главных ширайгольских витязей. — Гесер показывает Рогмо воочию, как она «пьет у мужа кровь сердца». — Успокоив тень Цзасы и примерно наказав Рогмо, Гесер возвращается в свою сказочно-счастливую ставку Нулум-Тала.

Таким образом, до 14-й главы пятая песнь содержит повесть о ширайгольской войне, возникшей из-за похищения жены Гесера, прекрасной Рогмо-гоа (Илиада), а с 16-й и до конца — о возвращении Гесера домой и наказании врагов (Одиссея).

По конструктивным условиям настоящей работы, имеющей, между прочим, в виду дать возможно более полное представление о Гесериаде, независимо от самого ее текста, представляется необходимым иллюстрировать эпические моменты этой песни несколькими цитатами.

Ниже приводится один из эпизодов своеобразных единоборств, которые включаются обычно в изображение разведочного поиска: витязь, произведя переполох в тылу противника, угоняет его табун и затем вступает с витязем противника, отряженным для преследования, в состязание, призом которого будет угнанный табун. Так было и с «Ахиллом» Гесериады, героем Нанцоном, принимающим вызов Турген-Бироа, который избирает стрельбу по гусям.

— Согласен! — отвечает Нанцон.

Тогда Турген-Бироа, с видом человека, натягивающего стрелу для выстрела по летящим в вышине гусям, в ту минуту, как Нанцон взглянул вверх, стрелою пронзает ему напролет обе подмышки. Встает упавший было Нанцон, разворачивает свое суконное в девять сажен-алданов полотнище и плотно обвязывает обе подмышки, из которых била ключом черная кровь. Остановив кровь, он выругался:

— Отца твоего башку! Разве же это не подлый трус? Не так ли ты поступил, как баба, которая в ссоре с другой исподтишка пырнула ее ножницами? А я, разве я не Нанцон, муж-богатырь, по прозванию Арук Сеймегей, которому не подобает умереть от одной паршивой стрелы? Покажу я тебе одно мое диво-искусство, а ты, воротясь, подиви им, негодный, трех своих ханов!»

Мишенью для стрельбы «на приз» Нанцон выбирает хворостинку на шапке противника, которую он перебьет выше маковки шапки и ниже насаженного на хворостинку аргала. Противник для выполнения условия о расстоянии поворачивает тыл, чтоб отъехать; но, надмеваясь, своею хитростью обманут и сам: Нанцон улучает момент «насмерть пронзить стрелой и панцирь, и самого врага, по самой середине тела».

Вскочил Нанцон на своего бурого; на своего буро-саврасого коня, а отсеченную голову врага прицепил вместо красной кисти — «монцок» к нагрудному ремню у коня. Взял он и лошадь врага и, гоня перед собою весь свой табун, едет хребтом Элесту-улы. По пути, в безводной местности, течет-течет кровь его, и припал он к луке, изнемогши. Когда склонится он на правую сторону, буро-саврасый конь будто поддерживает его, дает ухватиться за правую сторону своей гривы. Когда склонится он на левую сторону, подставляет ему левую сторону своей гривы. Но нечаянно припал он к луке по-над гривой коня, и не успел еще конь выше приподнять голову, как упал Нанцон без сил. Уже приближаются два волка, чтоб жрать его тело, два ворона — чтоб выклевать ему глаза. Но стал его бурый конь, стал, оградив Нанцона четырьмя своими ногами, и плачет, вспоминая Нанцона:

— Сокол мой, по вольной воле гуляющий в синем небе, ужели мог ты попасться в птичью сеть? Кит мой, по вольной воле гуляющий в глубоком море, ужели мог ты пойматься в пустые ладони? Нанцон, мой родимый, племянник Гесер-хана, по вольной воле живущего на покрытой лугами златонедрой земле, ужели демон-шимнус мог сжать тебя в своем кулаке? Ведь тридцать богатырей сошлись-слились, словно звуки одной лютни-хур’а, словно коленца одного камыша. А мы, тридцать бурых коней, сошлись-слились, как крылья одной птицы. Ужели тебе, мой родимый Нанцон, тебе, сыну могучих тэнгриев-небожителей, суждено пасть от руки человека этой земли, Чжамбутиба? Ужели тебе, мой милый, болезный мой Нанцон, тебе, рожденному по повелению царственного неба, подобает пасть от руки черноголового человека?

И он отгоняет волков, продолжая плакать:

— С той минуты, как я позволю вам съесть драгоценное плотское тело его, кто же, кто сможет тогда назвать меня его буро-саврасым конем?

Подойдет пара волков сзади — лягнет, подойдет спереди — кусает и бьет и продолжает плакать.

Вдруг Нанцон немного пришел в себя. Лежа на земле и едва в силах выглянуть из-под ног коня, говорит он такие слова:

— Ах, двое воронов! Не только эти глаза мои, но и все мое бренное тело кому же достанется? Но пред обедом своим слетайте к тридцати богатырям и передайте им мои слова. Скажите им, что благородный[16] Нанцон в наступательной битве с ненавистным врагом полонил его дочерей и сынов и уж близко он, гоня их перед собой по хребту Элесту-улы. Скажите им, что он смертельно изнемогает от жажды в безводьи: просите их подать мне воды. Но много надо говорить, чтобы пересказать эти речи, а тридцать богатырей не понимают