Сборник - Поэзия и проза Древнего Востока

— Что всего труднее рисовать?

— Собак и лошадей, — был ответ.

— А что всего легче?

— Бесов и души умерших, — был ответ. — Ведь собаки и лошади людям известны, с утра до вечера они перед глазами, поэтому здесь нельзя ошибиться, а значит, и рисовать их труднее. Бесы же и души умерших не имеют телесных форм, не доступны взору — поэтому и рисовать их легко.

Некий житель царства Чжэн[500] однажды пожелал купить туфли. Он заранее обмерил свои ноги и положил мерку рядом с собой. А отправившись на рынок, забыл ее. Вот уже взял туфли и вдруг говорит:

— Я забыл размер!

Пошел обратно домой. Когда возвратился, рынок уже закончился, туфель он не купил. Его спросили:

— Почему же ты не примерил их прямо на ноги?!

Он же сказал:

— Лучше я доверюсь мерке, чем понадеюсь на себя!

Во времена глубокой древности народ был малолюден, а дикие звери и птицы водились во множестве, и не мог народ одолеть птиц, зверей, насекомых и гадов. И тогда явился мудрец, который соорудил на дереве гнездо, чтобы упастись от тьмы несчастий, народ же, возликовав, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Ючао ши, что значит: «Хозяин гнезда».

Люди питались дикими плодами и семенами трав, моллюсками и устрицами, дурной запах сырого мяса вредил их желудку и печени, люди тогда часто болели. Но вот явился мудрец, который, вращая деревянную палочку, добыл огонь, и мясо изменило свои запах. Народ же, возрадовавшись, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Суйжэнь ши, что значит: «Добывающий огонь».

Во времена древности не столь отдаленной на Поднебесную обрушился потоп, но Гунь и Юй[501] отвели воды в каналы. Во времена ближней древности творили бесчинства Цзе и Чжоу,[502] но Тан и У[503] их покарали. Однако, если бы во времена династии Ся кто-нибудь принялся строить жилище-гнездо на дереве или же добывать огонь трением палочки — Гунь и Юй наверняка посмеялись бы над ним. И если бы кто-нибудь стал осушать землю каналами при династиях Инь и Чжоу, наверняка Тан и У посмеялись бы над ним! Потому, разумеется, новым мудрецам смешны те, кто, восхищаясь ныне деяниями Яо, Гуня, Юя, Тана и У, применяют их к нынешнему же поколению! Ибо мудрец не стремится следовать древнему, не берет за образец неизменное, а обсуждая дела своего века, применяется к обстоятельствам…

Некий житель царства Сун[504] пахал поле, а среди поля стоял пень. Бежал откуда-то заяц, наскочил на пень, сломал себе шею и сдох. Увидев это, пахарь оставил соху и стал у пня в надежде заполучить еще одного зайца.

Второго зайца он, конечно, не заполучил, а сам сделался посмешищем всего Сунского царства.

Ныне те, кто желает мерами прежних государей управлять нынешним народом, подобны этому стерегущему у пня.

Из книги «Весны и осени Люя»[505]

Перевод И. Лисевича

Когда по пути из Чэнь в Цай[506] бедствия обрушились на Конфуция, он не мог съесть даже и простой похлебки из лебеды, семь дней не держал во рту ни единого зернышка и среди бела дня спал от слабости.

Его ученик Янь Хуэй с трудом раздобыл рису и начал варить его. Когда рис был уже почти сварен, Конфуций открыл глаза и вдруг увидел, что Янь Хуэй выхватил что-то из котла и съел. Конфуций притворился, что ничего не видит.

Немного погодя рис был готов, и Янь Хуэй попросил Конфуция его отведать. Поднявшись на ноги, Конфуций сказал:

— Нынче видел во сне покойного отца, но принести жертву его душе можно, лишь если пища чиста.

— Увы, это невозможно! — ответил ему Янь Хуэй. — Только что в котел упал уголек, и ваш ученик достал и съел его, чтобы устранить недоброе предзнаменование!

И Конфуций, вздохнув, произнес:

— Мы доверяем своим глазам — но и им нельзя верить; мы полагаемся на свое сердце — но и на него не стоит полагаться. Запомните же, ученики: поистине нелегко познать человека!

Это случилось в царстве Сун. У семьи по фамилии Дин не было своего колодца. Когда наступало время полива, один из Динов то и дело уходил со двора. Наконец семья вырыла колодец, и Дины сказали людям:

— Вот выкопали, мы колодец — считайте, получили еще одного человека!

А те стали передавать другим:

— Слыхали, Дины выкопали колодец и получили оттуда еще одного человека.

Россказни эти пошли по всему царству и дошли наконец до сунского царя.

Царь отправил посланца, чтобы тот расспросил самих Динов. Те ответили ему так:

— Не человека из колодца мы получили, а добыли себе лишнего работника!

В царстве Ци жили некие двое похвалявшиеся своей храбростью, один жил у Восточной стены, другой — у Западной. Случайно они встретились на дороге и тут же решили: «Не выпить ли нам вместе?»

Пропустили по нескольку чарок, и вот один из них сказал:

— Не раздобыть ли нам мяса?

Другой ответил:

— Ты из мяса, и я из мяса, к чему же еще куда-то за ним ходить?! — И они купили только подливку.

Потом вынули ножи и стали поедать друг друга; лишь смерть остановила их…

Чем такая храбрость, не лучше ли и вовсе без нее?!

Конфуций как-то остановился в пути на отдых, а лошадь, освободившись от пут, ушла. Она потравила посевы одного селянина, и тот загнал ее к себе.

Цзы Гун[507] вызвался поговорить с ним. Он истощил свое красноречие, но селянин не желал ничего слушать.

С Конфуцием был еще человек — неотесанный, едва приступивший к учению. Он сказал:

— Дозволь мне пойти поговорить с ним.

Он отправился к селянину и сказал ему:

— Ты у Восточного моря пашешь, а я пашу у Западного. Что же, моей лошади и попробовать твоего хлеба нельзя?!

Селянин широко улыбнулся и ответил:

— Вот это так! Ты меня убедил — не в пример тому, первому. — Отвязал лошадь и отдал ее.

Один житель Чуского царства переправлялся через реку. И его меч свалился с лодки в воду. Сделав зарубку на борту лодки, он сказал: «Вот здесь упал мой меч!»

Как только лодку остановили, он бросился в воду на поиски меча с того места, где была зарубка… Однако лодка уже прошла вперед, а меч-то на дне не двигался…

Разве не глупо разыскивать меч подобным образом!

Река Вэй[508] сильно разлилась, и в ней утонул один чжэньский богач. Некто выловил его труп. Родные богача просили продать им его тело,[509] но тот требовал очень много золота. Тогда обратились к Дэн Си.[510]

Дэн Си сказал:

— Не тревожьтесь! Кому еще, кроме вас, он продаст его!

Завладевший телом тоже беспокоился и обратился, в свой черед, к Дэн Си.

Дэн Си сказал:

— Не тревожься! Где еще, кроме тебя, они его купят?!

На севере царства Лян[511] стоял Черный холм, где жил бес-оборотень, любивший принимать облик чьего-нибудь родственника.

Некий житель тамошнего села, бывший уже в летах, как-то возвращался с рынка домой под хмельком. Бес тотчас принял облик его сына: вроде бы и поддерживал, а сам всю дорогу мешал идти!

Селянин добрался домой протрезвел и обратился к сыну с упреком:

— Разве я тебе не отец, разве я тебя не любил, не оберегал? За что же ты мучал меня по дороге, пьяного?!

Сын его зарыдал, бросился на землю и сказал:

— О, горе! Не было этого! Спросите людей: я ходил на восточный конец села получать долги!

Отец поверил ему и сказал:

— Э-ге! Наверняка это был тот самый бес-оборотень, про которого я давно уже слышал!

На следующий день он уж нарочно отправился на рынок и напился пьян в надежде повстречать снова беса и убить его. А его сын, опасаясь, что отец не дойдет до дому, вышел его встречать. Селянин увидел сына, выхватил меч и пронзил его. Разум отца был затуманен тем, кто принимал сыновний образ, а своего настоящего сына он убил!

Среди жителей царства Лу был некто Гунсунь Чо, который объявил во всеуслышанье:

— Я могу поставить на ноги мертвого!

Люди стали допытываться о его секрете.

Он же отвечал так:

— Я ведь способен излечивать тех, у кого отнялась половина тела, а ныне у меня двойная порция этого снадобья, следовательно, я в состоянии поднять на ноги мертвеца!..

Историческая и повествовательная проза

Сыма Цянь

Из «Исторических записок»[512]

Отдельное повествование о Цюй Юане

Перевод В. М. Алексеева

Цюй Юань — ему имя было Пин. Он был сородичем и однофамильцем чуского дома, служил у чуского князя Хуая приближенным «левым докладчиком». Он обладал обширною наслышанностью и начитанностью, память у него была мощная. Он ясно разбирался в вопросах, касающихся государственного благоустройства. Был искусный оратор. Во дворце он с князем обсуждал государственные дела, издавал приказы и указы, а за пределами дверца имел поручение по приему гостей и беседам с приезжавшими удельными князьями. Князь дорожил им как дельным. Один высший чин, вельможа, бывший с ним в одном ранге, соперничал с ним в княжеском благоволении и втайне замышлял против его талантов. Князь Хуан дал Цюй Юаню составить свод государственных законов. Цюй Пин набросал их вчерне, но работу еще не закончил. Этот вельможа ее увидел и захотел присвоить, но Цюй Пин не давал. Тогда тот стал на него возводить клевету, что, мол, когда князь велит Цюй Пину составлять законы, то нет никого в народе, кто бы об этом не узнал, и каждый раз как только какой-нибудь закон выходит, то Пин хвастает своими заслугами: без меня, мол, никто ничего сделать не может. Князь рассердился и удалил от себя Цюй Пина. Цюй Юань был оскорблен, негодовал на то, что князь слушает все неразумно; что клевета закрывает собою тех, кто честен, и кривда губит тех, кто бескорыстен; что тот, кто строго прям, оказался вдруг неприемлем. Тогда он предался печали и весь ушел в себя: сочинил поэму «Лисао» — «Как впал я в беду», это названье, «Как впал я в беду», значит как бы «Как впал я в досаду».