Гесериада - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

на плечи и подтащил его вплотную к самым дверям дархана. А поутру подходит к его юрте и окликает:

— Дома ли батюшка, Чойрун-дархан? Выйди-ка! — Вышел мастер и видит камень.

— Эх, беда! Видно, он нас приневоливает: потерял свою святость и нудит теперь нас разбить его и сделать из него панцирь. Обтесывай-ка его, лама-номчи, вместе с Ольчжибаем, обтесывай на четыре угла, да сделаем из него панцирь.

Тесал лама-номчи все утро, а в полдень говорит:

— Теперь — ты, Ольчжибай, потеши с двух боков!

— Только ты, дорогой лама, садись позади меня, а то невзначай соскочит с рукоятки тесло, может угодить тебе по затылку и выбить из твоей головы мозги: не миновать тогда тебе смерти.

— Э, не болтай, теши себе! — говорит лама. — Утром у меня не соскакивало, почему же это вдруг теперь соскочит тесло? А сорвется и угодит в меня — ну и умру!

— Хорошо, тогда на меня не пеняй! — и с этими словами Ольчжибай с такой чудодейственной силой ударил теслом, что оно сорвалось с рукоятки и, угодив в ламу-номчи, вышибло из него мозги. Лежит лама-номчи и бормочет, а Ольчжибай со страшными воплями и рыданиями зовет Чойруна.

— Что такое со старцем, что со старцем? — вбегает, подняв полы халата, Чойрун. Увидав ламу-номчи, он зарыдал, обнимая его голову:

— Голубчик ты мой, как же это с тобой случилось?

— Отесал я камень с трех сторон, утомился и передал тесло Ольчжибаю. А Ольчжибай принимается за работу и просит: сядь ты, дорогой лама, сзади, а то невзначай сорвется тесло. У меня, говорю, не срывалось, а если уж у тебя сорвется, значит, такая судьба. Ударил Ольчжибай, а оно сорвалось, да и угодило мне пониже маковки. Пришел, знать, мой смертный час! И с этими словами лама умер.

— Потревожили несчастный святой камень — вот и вышло несчастье, — со слезами говорит старик-мастер.

Так волшебством Гесер разрушил ширайгольский святой камень и уничтожил ламу-номчи, когда тот уже начинал догадываться.

* * *

— Раздувай, Ольчжибай, мех! — говорит Чойрун-дархан. — Сделаем из этого несчастного камня два панциря.

Пока они сидели за работой, Ольчжибай воровал железо и совал его в раздувальный мех. Из этого накраденного железа он сделал шестидесятиалданный крюк и спрятал его в потайное место.

* * *

Сын Балбосского хана Турген-бировы, Буке-Цаган-Манлай, давал большой пир по случаю своего сватовства за Чоймсун-гоа. Хара-герту-хан поручил Ольчжибаю быть на этом пиру распорядителем. Собрались все три хана, и Ольчжибай правит должность распорядителя на большом пиру. Буке-Цаган-Манлай натягивает свой железный обложенный бычьим рогом лук и громко вызывает:

— Не я ли Буке-Цаган-Манлай, который убил шестерых богатырей Гесер-хана, государя десяти стран света, вот каких по имени: Ики-Таю, Бага-Таю, Ики-Кегергечи, Бага-Кегергечи, Тайгам-Ононг-Чончжин и Рунса. Найдется ли на этом пиру, кто выступит против меня? Кто сможет натянуть мой лук?

Услыхав эти слова, Ольчжибай прослезился от скорби, но, стиснув зубы, выходит и выпрямляется во весь рост.

— Ого, посмотрите на это ничтожество! — говорит Буке-Цаган-Манлай. — Он, кажется, выпрямился с намерением принять мой вызов и натянуть мой лук?

— Ох, уж не сын ли ты тэнгрия? — отвечает Ольчжибай. — Уж не сын ли ты подземных драконовых царей? Скорее всего, однако, — обыкновенный человек и, так же как и я, человеческий отпрыск. Лошадь — и та после верховой езды наслаждается кувырканьем по земле. Пес — и тот после звериной гоньбы утоляет свою жажду. Как же ты смеешь говорить такие речи мне, который только что распоряжался на твоем веселом пиру? Тебе бы следовало кротко и без задних мыслей обратиться теперь к своим хану-батюшке да ханше-матушке и ко всем своим невесткам да просить согласия на твое сватовство. А ты — напротив, не рассуждаешь ли ты так: выдадут за меня — возьму, а не выдадут — ворочусь, перебив и ограбив трех ханов. Говорят, что Гесеров пятнадцатилетний Нанцон убил твоего отца и таскал его голову привязанной к нагрудному ремню на седле. И ты, ничтожный, не таков ли и ты богатырь?

— Потише, — гневно вскричал Манлай. — Посмотрите, что за тон у этого паршивца! Ладно, живее натягивай этот мой железный лук!

Берет Ольчжибай лук и говорит:

— Что и пробовать, не натянуть его ничтожному Ольчжибаю. Но все в руках гениев-хранителей трех ханов!

— Ты должен, — продолжает Буке, — ты должен натягивать до тех пор, пока с внутренней стороны лука останется столько роговины, что, можно просунуть ложку (широкую часть лезвия стрелы), да от бересты останется столько, что можно насадить стрелу на зарубину.

Натягивает Ольчжибай и приговаривает:

— Вместо ложки пусть станет уголь, вместо бересты — зола.

Чудесной своей силой Гесер натянул лук, и вдруг лук задымился, обратившись в золу и уголь. Вскочил тогда Буке-Цаган-Манлай и схватил Ольчжибая:

— Что нам остается теперь? Кто бы из нас ни умер, пусть ни на ком не будет вины!

— Оставь, голубчик Ольчжибай, как бы он тебя не убил! — беспокоятся три хана.

— То в руках гениев-хранителей моих трех ханов! — отвечает тот. — Умереть? Ну так что же? И умру от его руки! — И схватились. Буке-Цаган-Манлай трясет его за плечи, делает подножку, цепляет за ногу... Но Ольчжибай стоит неподвижно, словно клин, вбитый в златонедрую землю, и про себя молится Гесер своим гениям-хранителям:

— О, вы, все небесные мои гении-хранители. И отец мой в этом мире — Орчиланге, хубилган Ова-Гунчид, царь гор златонедрой земли; и вы, души шестерых моих богатырей: Рунсы, Онончон-чжин Таю, Ики-Таю, Бага-Таю, Ики-Кегергечи и Бага-Кегергечи! Явитесь вы, обернувшись шестью волками, и растерзайте его на шесть частей!

Так прошептал он, и потом говорит Ольчжибай:

— Не за мной ли теперь черед? — И, приподняв противника, бросил его вверх. У Буке-Цаган-Манлая через обе ноздри хлынула кровь, череп его треснул, и он умер. И, по Гесерову моленью, в виде шестерых волков явились души шестерых богатырей и растерзали его тело на шесть частей.

— Из больших-то его посулов ничего не вышло! — усмехаются три хана, а Чоймсун-гоа притворно плачет — причитает:

— Придется теперь выходить за другого, да никто не возьмет — поди: скажут, несчастливая, заклятая девушка. Накликаешь себе калыма на десять тысяч лет да долгов на тысячу лет!

Плачет она, а три хана ворчат, унимают:

— Не даром называли тебя люди ветреной. Помалкивай-ка лучше! Все с великого пира расходятся.

* * *