Владимир Муравьев - ЭХО. Предания, сказания, легенды, сказки

— Как же ты добудешь его? — сказала Унавий. — Ведь Тукан никогда не расстается со своим чондаем. Ты напрасно погубишь свою жизнь…

Но Акмазак ответил:

— Уже дважды избежал я неминуемой гибели. В первый раз меня спасла материнская любовь, во второй доброта дикого зверя. А в третий раз я сам за себя постою.

Унавий, плача, пошла домой. Акмазак остался в лесу.

Наступила ночь. И тогда Акмазак вышел на глухую лесную тропинку, ведущую к княжескому селению — илему. Было в лесу темно, тихо. Только совы кричат да изредка прошумит ветер.

В такое время спать бы людям, но горит огонек в низенькой, ветхой избушке — видно, кто-то не спит в эту позднюю ночную пору.

Подошел Акмазак к избушке, заглянул в окно: сидит на лавке седой старик, льет слезы.

— Не смогу ли я помочь твоему горю? — спросил Акмазак.

— Нет, не сможешь, — ответил старик. — Я оплакиваю сына, которого вчера казнил Тукан. А куда ты идешь на ночь глядя?

— Я иду в илем Тукана.

— Какая неволя гонит тебя туда?

— Задумал я убить рогатого князя, чтобы не мучил он больше людей.

— Его убить нельзя — он бессмертен. Пропадешь, как мой сын. Не ходи, не губи понапрасну свою молодую жизнь.

— Недаром говорится в нашей пословице: «Хочешь увидеть свет — зажигай огонь», — ответил Акмазак.

— Что ж, если крепко твое слово, твердо решение, прими мое отцовское благословение на славный подвиг.

Акмазак поклонился старику и пошел дальше.

Миновал он еще один лес и снова вышел к какой-то избушке. И в ней огонек горит, и здесь не спит кто-то. Заглянул Акмазак в окно: склонясь над колыбелью, плачет женщина.

— Не смогу ли я помочь твоему горю? — спросил Акмазак.

— Я оплакиваю сына, которого завтра должна отдать Тукану, — ответила женщина. — Нет, ты не можешь мне помочь.

Опустил голову Акмазак.

— Благослови меня, я иду на бой с Туканом.

— Да помогут тебе боги одолеть Тукана. Прими мое материнское благословение на славный подвиг.

В глухую полночь подошел Акмазак к дубовой стене, ограждавшей илем Тукана. Как рысь перемахнул он через высокую стену, но тут его заметила стража. Набежали сторожа со всех сторон и набросились на Акмазака.

На шум вышел во двор сам Тукан.

— Кто ты и зачем забрался ко мне? — спросил Тукан.

— Я — Акмазак и пришел убить тебя.

Расхохотался Тукан:

— На всем свете нет такого человека, который мог бы убить меня. А вот тебя я завтра казню.

Князь Тукан повелел связать Акмазака по рукам и ногам и запереть в клети под домом. А в другую клеть он повелел посадить Унавий, чтобы она не убежала и ничем не могла бы помочь парню.

И опять стало тихо в илеме Тукана.

Сидят Унавий и Акмазак за крепкими запорами. Уже время к утру, уже скоро взойдет солнце и наступит день, в который казнят Акмазака, а Унавий отдадут в жены старому Осалыку…

Грустно поет-тоскует Унавий:

Два птенца одной кукушкиВ разных гнездах родилися.Проживут они весь век свойИ друг друга не узнают.Нам с тобой, как тем кукушкам,Суждена навек разлука.

Из-за леса вековогоПротяни мне руку, милый.Из-за речки быстротечнойТы подай мне руку, милый.О тебе я здесь тоскую,О тебе я слезы лью.

Но недаром Акмазак вырос в лесу: он был силен, как дуб, и ловок, как лесной зверь. Он порвал веревки и через малую отдушину вылез из клети во двор.

Все спали. Сторожа у дверей с тяжелыми замками тоже заснули.

В доме, в высокой горнице, спал Тукан.

Акмазак подкрался к дому, прошел через сени, вошел в горницу. Он проделал все это так ловко и бесшумно, что сторожа его не услышали. Но Тукан спал чутко: богачи всегда спят чутко. Услышал он никому не слышный шорох, проснулся и спросил:

— Кто там шуршит?

— Это я, серая мышь, — ответил Акмазак по-мышиному.

— Пошла вон отсюда! Не шуми, не мешай мне спать, — сказал Тукан и заснул снова.

Акмазак подошел к спящему князю, сорвал висевший у него на груди чондай и, как молния, выскочил в окно.

Схватился Тукан за саблю, хотел бежать за похитителем. Но было поздно.

Взял Акмазак чондай в обе руки, рванул, и порвалась крепкая кожа в лоскуты.

И в тот же миг богатый дом Тукана и все его амбары, полные добра, рассыпались в прах, упали все замки и запоры, и Унавий вышла из клети. А палачи и слуги Тукана превратились в зеленых змей и, шипя, уползли в болото.

Так кончилось страшное княжение рогатого человека — Тукан-мари.

В тот же день отважный Акмазак и красавица Унавий поженились, а марийцы сказали Акмазаку:

— Ты освободил нас, и теперь ты будь нашим князем.

Атл (М. Юхма)

Два платочка беленьких рядышком,

Два платочка — две половиночки.

Где ты милая, синеглазая?

Иль нам вместе быть не судьба?

Зорька красит восток. Просыпается лес, вздыхает потихоньку, радуясь солнцу и ветру. В шелест листьев вплетается негромкий голос деда Ендимера.

— …И тронулся Атл со своими тридцатью тремя баторами к хунскому царю…

В эту ночь дед рассказывал без устали. Такое с ним не часто бывает.

Вначале поведал легенду о Ятмане-эмбю, затем о богатыре Мургаш-баторе, а теперь вот вспомнил сказание о храбром богатыре по имени Атл.

— …Хунский царь ласково принял Атла: нужны ему были служивые из подвластных земель. Но, узнав, что с Атлом прибыло лишь тридцать три конника, удивился, а затем впал в гнев.

— Как смели презренные рабы насмехаться надо мной! Я просил у шурсухалов три тысячи, а вас всего тридцать три. Да за такие хитрости я их по миру пущу!

Атл остановил его:

— Стая воробьев не спугнет сокола, а сокол распотрошит воробьиную стаю.

— Что ты желаешь этим сказать? — прошипел хунский царь.

— Не торопись судить, пока не убедишься в моей правоте. Хотя нас всего тридцать три батора, но мы сильней иной тысячи.

Услыхал это царь, покачал головой и приказал чувашским баторам быть наготове. Они первыми встретят приближавшегося врага.

С тем и отправился почивать.

Утром к царю прибежали придворные.

— Измена! — закричали они. — Эти мерзкие чуваши переметнулись к врагам. Едва завидели их, бросили лагерь и поминай как звали. Горе нам!

Царь поспешно оделся, велел войско построить. Сам решил расправиться с изменниками, но снова прибежали стражники:

— Чуваши едут!

Вышел царь на крыльцо. В городские ворота, напевая песню, уже въезжала дружина Атла.

— Где вы были, предатели? — закричал хунский царь. — Я думал, вы честные воины, а вы трусы.

— Пока ты спал, — прервал его Атл, — мы тут поразмялись немного. Погляди на ту сторону горы — все поймешь.

— Посмотрите, что там такое, — приказал царь.

Увидели мурзы, что широкое поле сплошь усеяно трупами врагов. Не чуя ног, вернулись обратно.

— О великий и всемогущий, — запричитали они, — о светлый, несравненный, о солнцеподобный и луноподобный, о…

— Хватит! — закричал царь. — Говорите толком, в чем дело.

Перебивая друг друга, рассказали мурзы обо всем, что видели.

Обрадовался царь, а затем, будто шепнули ему на ухо худое слово, сдвинул брови. «Если эти молодцы этакую тьму разгромили, — подумал он, — то моих слуг они вмиг сомнут. Опасные друзья… Страшновато с такими воинами под одной крышей». И решил поскорее от них избавиться. «Приласкаю их, задарю, а затем одним махом всех порешу».

Объявил хунский царь пир великий в честь чувашских гостей-победителей.

Узнала об этом и единственная дочь хунского царя — красавица Касьпи. Еще до того была она наслышана об Атле.

«Хоть бы одним глазком взглянуть на него…» — подумала Касьпи.

Вышла в сад и спряталась в кустах. В ту пору Атл прогуливался по саду.

«Какой он красивый, статный! — обрадовалась Касьпи, выглядывая из своего укрытия. — Такого и полюбить не грех».

Заметила служанка радость на лице Касьпи да и шепнула ей на ухо:

— Такой красавец — и погибнет! Жаль…

— Что? — удивилась Касьпи. — Что ты сказала?

— Что слышала, — отвечала служанка. — Кому на пиру веселье, а кому слезы. Погубят молодца по цареву указу, умрет он после первого кубка.

Белей цветка степного стала Касьпи.

«Нет, нет, — подумала она с ужасом, — он не должен погибнуть».

А тем временем гости уже собирались на пир. Пришли и чувашские воины. Тогда-то и подбежал к Атлу хунский мальчик и поманил за собой.

— Куда, зачем? — спросил Атл.

— Разве сокол боится воробья? — ответил мальчик. — Ступай за мной.