Рейнские легенды - Екатерина Вячеславовна Балобанова

— Это делал не отец, — вмешалась маленькая Гута, — это делал наш подмастерье, Генрих!

— Тем хуже, если ты пренебрегаешь заказами цеха! — сказали ему старшины и лишили его звания мастера.

Время шло. Целыми днями по-прежнему вился дым из трубы мастерской механика, и лампа его далеко за полночь освещала путь запоздалым прохожим. Жену механика снесли на городское кладбище, из маленькой Гуты выросла первая красавица Страсбурга. Вся городская молодежь добивалась руки молодой девушки. И отцы, и матери женихов этому не противились: «Гута сама по себе была славная девушка, лучшая пряха в Страсбурге, ее пряжа всегда стояла в цене. Да и у механика, знать, водятся деньжонки — работает он на себя, а не на людей: медник поставляет ему немало всякого металла и всегда получает расчет правильно и без задержки». Так думали благоразумные жители Страсбурга, имевшие сыновей, желавших жениться на Гуте.

Но когда соседи узнали, что Гута просватана за Ганса, владельца железных лавок на базарной площади, все вознегодовали:

— Вот-то гордецы, куда полезли! Видно, черт помогает им в их черном деле. Недаром приворожили они Ганса. Вместо того, чтобы работать, как подобает христианину, и помогать соседям в их нужде, кому сделать замок, кому починить щипцы, кому отточить нож, старый негодяй варит и мастерит какое-нибудь зелье, а лицемерка дочь его помогает ему. Недаром целыми днями вьется дым из трубы мастерской, и лампа его далеко за полночь освещает путь запоздалому пешеходу!

Вот как говорили соседи. Дальше — больше, и, наконец, прошел слух, что тетка Адамс сама видела, как черт в образе молодой девушки влетел в трубу мастерской механика.

Дошли эти слухи и до викария, очень любившего Гуту и ее скромного отца. Но делать было нечего: такие обвинения были далеко не шутка в те времена, и пришлось почтенному аббату идти к мастеру.

Почтительно встретила его Гута и просила войти в комнату и посидеть, пока она пойдет сказать отцу о приходе такого гостя.

— Не говори ему пока ничего, — сказал отец-викарий, — а лучше скажи-ка мне, что он делает? Целыми днями вьется дым из трубы его мастерской, и даже ночью не гаснет огонь в его окне.

— Он мастерит какую-то машину, господин аббат, и подмастерье Генрих помогает ему.

— Куда же продает он свои изделия, например свою машину? Ведь не первую же он делает на своем веку, полагаю я?

— Он не продает своих изделий, господин аббат: хлеба у нас довольно, моя пряжа в цене, пускай остаются они на черный день.

— Зачем же твой отец делает такие бесполезные вещи, которых и продать не может, а отказывается работать для соседей? Правда твоя, что хлеба у вас довольно и что твоя пряжа в цене, — ты лучшая пряха в нашем городе, и жених твой богатый юноша. Но каждый человек обязан работать на общую пользу, а не корпеть над бесполезным, а может быть, и богопротивным делом. Вот соседи говорят, что он стал колдуном и чернокнижником и что проводит время в сообществе с дьяволом и в чтении дьявольских книг.

Гута побледнела и заплакала.

— Какие недобрые люди наши соседи! Уверяю вас, г. аббат, что во всем доме у нас не найдется ни одной книги, кроме катехизиса и той латинской, которую отец показывал вам, когда купил, и о которой вы сказали, что эта книга очень хорошая и каждому механику полезная. Ну и в ней-то отец разбирает еще кое-как рисунки, а читать-то не только по-латыни, и по-нашему то он не мастер. А дьявол в комнату доброго христианина, у которого висит Св. Распятие и стоит Мадонна, разумеется, не сунется. Ах, г. аббат, г. аббат! все это клеветы тетушки Адамс и старухи Петерс, они злы на нас за Ганса, уверяю вас!

— Не плачь, Гута, я все это отлично знаю, но ты подумай — рта людям не замажешь, а наш добрый епископ шутить с еретиками не любит: он находит, что лучше погубить невинного, который за это получит нетленный венец мученика, чем оставить безнаказанным на земле еретика. Пускай твой отец живет, как все люди, право, и он будет счастливее, и твои хорошенькие глазки не будут омрачены слезами. Кстати, когда же твоя свадьба?

— Да, вот, г. аббат, как только отец справится со своею машиной. У нас с Гансом все готово. Недели через две вернется из Любека брат Ганса, а там мы попросим вас сделать и оглашение.

— Вот видишь, и тут машина помешала. Веди меня к отцу, я должен поговорит с ним.

Вошел викарий в комнату механика и остолбенел. Посреди комнаты висел огромный деревянный ящик с какими-то колесами и большой медной лопатой; лопата мерно раскачивались, а тяжелые гири спускались сами собою без всякого прикосновения к ним.

— Что это такое? — с изумлением спросил аббат.

— Это движущийся указатель времени, — отвечал механик.

— Указатель времени! Ну и правду говорят о тебе соседи, что ты пустой человек! Целые сутки сидишь ты за работой; целые дни вьется дым из трубы твоей мастерской, и целую ночь твоя лампа освещает темную улицу, и вместо того, чтобы работать с таким прилежанием над полезными вещами и приобретать благосостояние и уважение соседей, ты строишь богопротивную машину. Указатель времени! Скажи на милость, что же, по-твоему, солнце — не указатель времени? не оно создано ли Господом Богом? Какое еще время станешь ты измерять и указывать? Если бы я не знал тебя за хорошего набожного человека, если бы твоя дочь Гута не была такой славной девушкой, а твоя жена не покоилась бы на кладбище у самой церкви, я сейчас доложил бы епископу, что ты занимаешься колдовством и чернокнижием и строишь богопротивные машины. Брось это занятие! Может быть, скоро не в моей уже будет власти спасти тебя!

С грустной улыбкой, склонив голову, слушал механик доброго и расположенного к нему аббата и думал:

— Если даже он против меня, чего же ждать от других?

Однако всю ночь не спал аббат: виденная им машина не выходила у него из головы. Вертясь всю ночь сбоку на бок, он невольно думал о людской несправедливости. Кому же и какое было дело, что мастерит механик: машину-ли для указания времени или щипцы для тетки Петерс? Отчего бы ему и не заняться своей машиной? Хлеба у них много, Гута самая лучшая