Великий Гэсэр - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

приведу несколько примеров, взятых произвольно из переводов бурятского “Гэсэра” прежних времен, нисколько не желая умалить заслуги переводчиков или усомниться в необходимости их труда.

Было радостным возвращенье.

Но, забыв о своем приглашенье.

За собою не зная вины.

На десятые сутки луны

Тестя вздумал Хурмас навестить —

И отправился погостить.

(Перевод Семена Липкина)

Хан Хурмас теперь разъяряется,

Атай Улаан ему покоряется.

Хан Хурмас из него веревки вьет,

Поднимает вверх и о землю бьет.

Направо брякнет —

Западные небеса сотрясаются,

Налево брякнет —

Восточные небеса содрогаются.

(Перевод Владимира Солоухина)

Коня из коры смастерил.

Взнуздал, оседлал и вскочил

В седло из кусом коп корицы

И, взмыв, словно по небу птица,

Но нитям-кружкам паутинок,

По следу червей дождевых

Отправился к сонму альбинов —

Злых бесов-чертей-домовых.

(Переложение Сергея Чагдурова)

При трех различных метрических рисунках стиха, три перевода разных авторов объединяют три принципиальных сходства, они же, на мой взгляд, и недостатки. Одно: отказ от начальной (анафоричной) рифмы, а ведь она — основное средство организации тюрко-монгольского эпического стиха. Второе: при переносе рифмы с начала стихотворной строки на ее конец изо всех видов рифмовки преобладает дистишие. Перенос рифмовки сам по себе, кстати, выглядит как насильственная русификация оригинала в переводе. Кроме того, засилье дистиший придает переводу ничем не мотивированное сходство с персидской эпической традицией, где регулярный бейт — двустишие — главная форма строфы. А ведь тюрко-монгольский эпический стих сам по себе достаточно нерегулярен, я бы сказал, своеволен, не терпит системы: все время нарушает свои же собственные каноны, потому и живуч. Мне показалось важным — сохранить начальную рифмовку системно: хотя бы на начале каждой строфемы. Строфема — это строфоподобное членение эпического стихотворного текста, заключающего в себе законченный эпизод или синтаксический период. В русском хореическом регулярном стихе делать это можно, так как первый ударный слог строки, как правило, сказитель выделяет выдохом и голосом. Возможно также утраивать или учетверять не только начальную, но и конечную рифму в строфеме, сохраняя общин столбец безрифменным с нерегулярными включениями повторов и разных видов созвучий, как, впрочем, и в подлиннике, где стих как бы прозванивается рифмоидами всюду, где угодно или удобно сказителю.

Кстати, среди переводчиков до последнего времени существовало предубеждение, что, начальную рифму не стоит воссоздавать в переводе, так как она, мол, все равно русскому уху не слышится и, следовательно, не читается. Но хочется возразить, что в переводе, предназначенном для чтения, и конечная, и любая рифма воспринимается глазом с листа, как и весь текст, — то есть именно читается. А станем читать вслух — она и зазвучит оттуда, куда поставлена рукой переводчика. Поданная системно, рифмовка, в данном случае начальная, входит регулярным элементом в процесс чтения, и, я убежден, вводит читателя в сферу поэтики оригинала.

Поскольку смысловой принцип перевода адресован читателю, а не слушателю. то основное повествование мною передано и общем белым стихом в пятистопных хореях — размером, близким к тюрко-монгольскому эпическому стиху. Он характерен женскими окончаниями строк, пронизанных внутренними рифмами, редифами. зачинами, повторами и конечными мужскими и женскими рифмами. Если даже здесь и проявляется двустишие, то играет роль всего лишь закрепляющего строфему созвучия. Дактилические рифмы, на мой взгляд, переводу тюрко-монгольского эпического стиха противопоказаны, а в соединении с былинным дольником безнадежно русифицируют текст.

В подтверждение приведу лишь одни пример из своего перевода, где, кстати, выявлена и внутристрочная аллитерация, так свойственная сказительской манере звукового оформления стиха:

Не успел Шодорой ни одеться,

ни вскочить в седло, ни оглянуться,

ни взбодрить коня, как на подворье,

ненароком вроде, остановлен

был отрядом баторов Гэсэра…

(Глава 40)

Впервые строфемная система передачи в русском переводе поэтики и начальной рифмовки тюрко-монгольского стиха была осуществлена мною в переводе бурятского сказания “Алтай Шагай” (Иркутск, 1982 г.). Как переводческий принцип, еще тогда она была одобрена моими научными консультантами Е. Н. Кузьминой и Р. А. Шерхунаевым. После этого в различных модификациях ритмического рисунка и рифмовки она применялась мною при переводе многих малых произведений тюрко-монгольского эпоса и расценивалась моими консультантами-тюркологамн, как принципиальное приближение перевода к оригиналу.

Впрочем, я не думаю, что нельзя пойти и дальше: можно этот метод значительно усовершенствовать, распространив начальную рифмовку на весь стихотворный столбец текста, как мне удалось лишь в случае перевода хакасского сказания “Алып Соян” и монгольского “Хан-великан”. Делать это нелегко, так как есть соблазн впасть в подрифмовку пли множить натужные синтаксические построения. Но думаю, что для будущих мастеров перевода тюрко-монгольского эпоса сплошная начальная рифмовка станет обычным делом.

Однако, вернемся к “Гэсэру”. Следующим, третьим, принципиальным упущением вышеупомянутых переводчиков, на мой взгляд, был отказ от ритмического выделения личных песен-монологов главных героев, гак свойственного для тюрко-монгольского эпоса вообще.

В моем переводе личные песни и монологи персонажей, действующих на протяжении всего сказания, персонифицированы — ритмически закреплены за каждым: тирады Гэсэра, Хан Хирмаса, Манзан Гурмэ, Адма Мэргэн переданы в только им присущей манере. Ритмический рисунок личных песен Атай Улана после его гибели закономерно наследуют его последыши: мангадхаи, злые духи, Гал Дулмэ и т. д. Запев, пролог и эпилог, которые можно отнести к личным песням сказителя, даны также в одном и том же стихотворном размере.

Из остальных принципиальных установок данного перевода стоит упомянуть две. Первая — это разбивка ульгэра на главки, иногда не совпадающие с разбивкой И. Н. Мадасона. Но сама разбивка текста — не что иное, как осуществление его же принципа подачи эпического материала читателю: в удобном для усвоения членении на самостоятельные эпизоды. Многие главки сохранили свои первоначальные названия, данные сказителем или фольклористом. Вторая — это перевод не на усредненный русский литературный язык, а скорее на старожильческий сибирский говор, характерный для Приангарья и Забайкалья, где бытовали бурятские сказания, столетиями соседствуя со старым русским выговором и лексикой. Именно старосибирская лексика и фразеология, на мои взгляд уроженца Иркутска и, наверное, одного из последних носителей того самого старожильческого говора, могут придать переводу свои неповторимые черты сибирского произведения, все-таки отдаленного от нас во времени.

Смысловой перевод не предполагает передачи текста строка в строку, поэтому я пошел на некоторые сокращения. Например, описания сборов героя в дорогу или предстоящих испытаний у сказителя повторяются трижды или четырежды в пересказах персонажей друг другу. Мне показалось, что