Либежгора - Рустам Разуванов

и семьи заводили. И вот шли мы с отцом как раз через Либежгору. И так вышло, что я с другой стороны пошел, чтобы если что зверя погнать на него. И вот раз через дерево полез, тут свернул да там. Смотрю, никак выйти не могу на знакомые-то тропы, а ведь все в лесу исхожено было, время-то голодное было, все детство только в лесах ягодами да грибами и питались. А тогда как раз всех сгонять в колхоз наш стали. С Гривен, с хуторов навезли, и с Сарожки, и с Осинова. И была там у них такая бабушка, значит, Буторага. Она жила вон… В доме, что Смирновым-то теперь принадлежит. Бабку ту в страшном колдовстве подозревали. Это ж тогда еще председатель сгорел, который к ней ходил все: прекрати, говорит, суеверия распространять. Вот… А потом и сгорел. Поджог был, это кто-то его специально в доме своем запер и снаружи поджег, не знаю, как он не почуял, может, пьяный уже был, али от дыма там и умер во сне. Но когда все спохватились соседи-то, уже поздно было, еле потушили, огонь уж и на дома другие едва не перекинулся. Так потом и сказали, что поджег его кто-то да запер снаружи. Так нам сказали. Дак вот, бабка та страшная была. Все, кто с ней ссорился, гибли потом. Не через год али месяц, как то обычно рассказывают про бабок, а сразу же. День-другой – и нет человека. И вот что про нее рассказывали еще-то. Сам помню. К дому ее никто не ходил, потому как с Осинова она одна приехала, уж не знаю, кто ее родня и куда делись. Много кто с Осинова-то не переехал, дома пустые оказались, куда люди девались – непонятно, а они о своих ведь ничего не говорят. Нету, мол, и не было, давно дом пустует. А видно, что брешут. Дак вот, Буторага-то одна жила. И старая была уже, едва ходила. Но огород, что странно, всегда выполот был. И вещи все то в беспорядке лежали, то прибраны, то опять по огороду раскиданы. Про нее-то вот что интересно было. Каждый раз, когда кто проходил мимо дома-то ее, то слышал, как там кто-то по дому бегает – сильно так топает да дверьми стучит. А к бабке зайдешь – мол, у тебя кто тут? Сколько раз председатель заходил. Никого, говорит. И бывало, дом осмотрят, а ведь и правда нет никого. А стол на толпу накрыт. Председатель спрашивает ее:

– Ты стол-то кому накрыла, коли нет никого?

А та ему: мол, усопших почитаю, положено им стакан воды да корочку хлеба. И вот так каждый раз. Странности у той бабки всякие в доме. В дом вломятся, мол, кого ты от советской власти укрываешь? А ведь и нет никого. И всяко следили, и зимой смотрели – ни следа. А кто-то в доме же шумит, да громко так, по дому бегает, посудой громыхает, и все какие-то голоса, грубые такие, слов не разобрать, а слышно, что мужские голоса-то. Не боятся – шумят. Сколько раз в засаде мужики сидели – ни разу никого не застали. Вот так раз-другой ей кто помешал – дак все потом и погибли: кто утоп, кто пропал, кто сам повесился.

– Дядь Толь, это ты для чего тут страху-то наводишь? И так человека найти не можем, а ты…

– Погоди… Кхм… Хм-м-м… Не перебивай, я разве не по делу говорил?

– По делу, спору нет.

– Ну, вот и не перебивай, сопляк еще, чтоб слово мне поперек вставлять, не дослушав, сначала выслушай, что сказать хочу, а потом уже лезь.

Мужики стали напряженно и немного с опаской смотреть на рассказчика. Дым был с седой мохнатой бородой и такими же седыми короткими волосами на голове. И войну прошел, и в тюрьме побывал, да и с охотой знаком был. Говорят, дед его, еще до революции, последний был, кто умел в деревне на медведя с рогатиной ходить. Видимо, в роду у них все были немаленьких размеров. И завалить медведя «палкой» такому мужику было не шибко сложно. Дым на медведя с рогатиной, конечно, не ходил, но и будучи уже в почтенном возрасте, после стопочки-другой не раз доказывал всей молодежи на деревне, что силой с ним и по сей день мало кто мог потягаться. А потому все мужики, старательно изображая равнодушие, замолчали и отвели глаза в сторону. И хоть они старательно скрывали свой испуг, явное нежелание разозлить Дыма прослеживалось во всех их жестах и выражении лиц. Дедушка Толя же, приняв их отведенные в сторону взгляды за знак почтения, продолжил рассказ дальше:

– Кхм-м-м… М-м-мм… Дак вот, была эта Буторага. Я не говорю, что в чертей верю, али в ведьм каких. Но непросто там дело было. Очень непросто. И все ее боялись. Это вы сейчас такие храбрые, потому что вас в школах научили. А тогда были бы – дак я бы посмотрел… В общем, все от нее гибли, кто мешал ей. Но дело не в том. Дело в тех странных штуках, что она говорила и делала. Много там было всего. Ох, много. Теперь и не упомнить. Но вот что, помимо того, как в доме у нее странное было что-то, она всегда в лес ходила. Всегда, по грибы ли, по ягоды – непонятно. И зимой ведь ходила, за хворостом или еще за чем. Да хоть волков кормить, неясно теперь это. И вот, когда я молодцом на охоте-то блуданул, малька – несильно, просто тропинку знакомую потерял, раз повертелся, два – все никак не выйти, на одном месте верчусь – и непонятно. Смотрю, в стороне как дым идет от костра. Я на дым пошел и Буторагу там увидел да еще каких-то бабок. Вот что странно-то было. Они аккурат возле той горы стояли, она осыпавшись вся, но видно же было, что гора, круглая, как сопочка такая. И вот, значит, стоит Буторага у горы той и руками машет. Странно так: в одну сторону наклонится, бубнит что-то и опять руками машет. Как взмахнет – бубнит что-то себе под нос. И дым шел откуда-то. А откуда – непонятно, видно, костер они где-то жгли рядышком-то. Да травы какой накидали, потому дым все какой-то шел с душком. Я, когда ближе подошел, все заволокло. И других я там видел, их много было. Они все в дыму, силуэты плохо видны были. Никак не разглядеть, видел только, что