Письма - Екатерина Сиенская

вдохновение, душевный порыв, внутренняя энергия, экспрессия. Говорит Екатерина ласково или сурово, ее слова всегда горят верой; по словам одного из исследователей ее творчества, вера святой в «Письмах» стала словом (см.: Bertoni 1928: 18). Сам по себе язык писем прост и безыскусен — это сиенский диалект, в синтаксисе преобладает паратаксис, характерный для народной литературы, нередки повторы, порой имеет место синтаксическая несогласованность. Очевидно, что автор не задумывается над стилем и не знаком с правилами искусства написания писем (ars dictandi). Латинизированная проза той эпохи вряд ли была известна Екатерине и, во всяком случае, не оказывала никакого влияния на ее стиль; отдельные латинизмы (как правило, абстрактные понятия из сферы духовной жизни), соседствующие с сугубо народными словами, заимствованы из Священного Писания. И вместе с тем этот язык удивительно красив, в его непосредственности и живости кроется особое обаяние; мистический опыт Екатерины наложил отпечаток на ее язык, причастность к высшей красоте бросает отсвет на способ выражения[663]. (Биограф Екатерины, Каффарини, отмечает ее приверженность к красоте: святая любила петь среди цветов, плела из них венки, восхваляя Бога.) Надо отметить, что язык писем выгодно отличается от языка ее «Книги», где откровения переданы тяжеловесными словами, синтаксически запутанными фразами, затрудняющими понимание и непосредственное восприятие ее вести и заставляющими подозревать секретарей в том, что они не просто записывали диктуемое Екатериной, а привнесли в текст немало от себя.

Художественные средства, используемые Екатериной в письмах, в целом довольно просты и безыскусны, риторика, если понимать ее как обдуманный и сознательно вырабатываемый стиль, отсутствует[664]. Образность, как правило, заимствована из Священного Писания. Екатерина постоянно обращается к Новому Завету, цитирует его, использует его образы. При этом речь идет не о строгой цитации, а о воспроизведении по памяти, о пересказе своими словами, о контаминации разных отрывков, их расширении и пояснении применительно к конкретным случаям. Ее сознание погружено в евангельские тексты, и она постоянно обращается к ним в своих письмах, похоже, не всегда замечая, что цитирует. Вот несколько характерных примеров: «Господь принимает не людей, а святые желания, и любовь Его простирается на праведных и на грешников» (письмо 94 в нумерации итальянских изданий). Здесь соединяются два разных новозаветных текста: «Истинно познаю, что Бог нелицеприятен» (Деян. 10: 34) и «<...> ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5: 45). Или: «Скорблю смертельно, что тиран свободной воли превратил Вас из сада <...> в лес» (письмо 313 в нумерации итальянских изданий) и «душа Моя скорбит смертельно» (Мф. 26: 37).

В своих письмах Екатерина на редкость экспрессивна. Ее внутреннее горение и устремленность к Богу, с одной стороны, и «желание» («desiderio») передать эту любовь людям и побудить их исполнять волю Божию — с другой, определяют эмоциональный накал писем. Восклицания, вопросы, повторы и логическое выделение — все эти приемы служат цели убеждения, отражают интенсивность чувства, целеустремленность.

«О самолюбие и рабский страх! Ты ослепляешь взор разума и не даешь познать истину» (письмо 29 (123), с. 146 наст. изд.); «О добродетели — сладостное и святое сокровище! Вы уверенно пролагаете себе путь повсюду — в море, на суше и посреди врагов вы ничего не боитесь, ибо в вас сокрыт Бог, вечная твердыня!» (письмо 32 (131), с. 160 наст. изд.); «Итак, устремляйтесь вперед, мужественно, с истинным и святым упорством!» (письмо 35 (115), с. 172 наст. изд.).

«Воспрянем же, перестанем почивать на ложе небрежения, уже настало время вложить сокровище в сладостный товар. И знаете, в какой?» (письмо 32 (131), с. 160 наст. изд.); «Когда мы уходим из этой жизни, наши тяготы кончаются. А сколь велико наше время?» (письмо 36 (264), с. 176 наст. изд.).

«Отверзите, отверзите очи разума и обратите их на всемогущество вечного Отца <...> Любите друг друга, любите друг друга, любимейшие и дражайшие мои дочери; пусть вас соединяют узы истинной и горячей любви» (письмо 37 (153), с. 181—182 наст. изд.).

Нередко Екатерина прибегает к антитезе — распространенному в религиозной литературе приему, отражающему основное противоречие земного и небесного, телесно-материального и духовного. Екатерина же использует антитезу и в целях убеждения, ей важно поразить своего адресата, заставить его понять неизбежность того выбора, к которому она его побуждает, осознать, что противоположное решение гибельно.

Человек ненасытно жаждет долгой жизни, а она коротка; стремится он и к здоровью — а ведь нам часто случается болеть. <...> О, сколь глуп, дражайшие сестры и дочери, тот, кто предается любви к этому ничтожному господину — миру, которому нельзя доверять. Он исполнен обмана, и всякий, кто доверяет ему, оказывается обманут! Мир предстает нашему взору прекрасным, а на самом деле он грязен; он хочет показать нам, что надежен и постоянен, а ведь сам меняется. Мы это ясно видим, ибо сегодня мы богаты, а завтра бедны, сегодня — господа, а завтра вассалы, сегодня — живы, а завтра умерли (письмо 36 (264), с. 173—174 наст. изд.).

Чрезмерная экспрессивность порой приводит к несоблюдению синтаксических правил (например, к нарушению согласования между герундием и подлежащим). Частые приемы — эллипсис и гипербат; пропуск членов предложения и изменение привычной синтаксической структуры иной раз в большей степени способствуют выделению главного, чем последовательное проговаривание мысли.

О carissima figliola, e non vedi tu che noi siamo un arbore d’amore perché siamo fatti per amore? Ed è si ben fatto questo arbore, che non è alcuno che ‘1 possa impedire che non cresca, non tollergli il frutto suo, se egli non vuole. E hagli dato Dio a questo arbore uno lavoratore, che l’abbia a lavorare, però che gli piace; e questo lavoratore è il libero arbitrio. E se questo lavoratore l’anima non l’avesse, non sarebbe libera[665] (письмо 113 в итальянских изданиях).

Метафорика в письмах, в целом традиционная для религиозных текстов, тоже подчинена общей цели эмоционального воздействия на читателя. Она отсылает читателя к первоисточнику, прежде всего к Священному Писанию, и одновременно помогает уяснить внушаемую Екатериной мысль: «Свет любви приводит душу в порт спасения, извлекает ее из грязи ничтожества и рассеивает в ней всякий мрак себялюбия» (письмо 26 (83), с. 133—134 наст. изд.). А вот как она изображает самонадеянность: «Это червь, скрывающийся под корнем древа души нашей; и коли человек не убьет его ножом ненависти, червь так подточит корень, что дерево или искривится, или упадет» (то же, с. 136 наст. изд.).

Разнородная лексика, используемая Екатериной — высокая и низкая, литературная и народная, абстрактная и конкретная, — не выглядит диссонансом;